Хелен пожала плечами.
— Думаю, он и сам пока не знает.
— Они с Бетси расстались?
— Нет. Почему ты так решил?
— Тогда Крис никуда не уйдет, — уверенно заявил Маркус. — Бетси никогда этого не допустит.
— Похоже, у Бетси далеко идущие планы в отношении Картера.
— Между ними что-то есть?
— Маркус, это не наше дело.
— Как это не наше! Крис мой друг. Я чувствую свою ответственность. А ты? Разве тебе все равно? Хелен, если ты скажешь «да», я и впрямь начну подозревать, что ты вылеплена из глины. Ты ведь любишь Криса.
— Вовсе нет…
— Давай мы сейчас не будем спорить, — миролюбиво сказал Маркус. — Ты любишь Криса. Об этом знают все, кроме самого виновника твоих душевных терзаний. Ты напрасно стыдишься своих чувств. Я вот тоже люблю его… По-своему, конечно. Только не вздумай болтать об этом с Джонни. Мне и так стоило огромного труда уговорить его поехать со мной за город на уик-энд.
— Маркус, рада, что хоть у тебя все налаживается.
— Хелен, мне не нравится твой тон. — Маркус критично осмотрел ее с ног до головы. — Да-а-а. Выглядишь ты еще хуже.
— Спасибо на добром слове. Ты всегда знал, как утешить женщину.
— Хелен, на Крисе белый свет клином не сошелся. Разве вокруг мало мужчин? Оглянись по сторонам.
Хелен скептично усмехнулась.
— Бабники вроде Картера, женоненавистники типа Бена и…
— Договаривай уж, не стесняйся. Мы с Джонни…
Хелен тяжело вздохнула.
— Вот и получается, что даже в мужском коллективе невозможно найти мужчину. Лучше бы я работала акушеркой в роддоме. Даже там больше шансов встретить мужчину…
— Да. Улыбающегося красавца с цветами и подарками… И ничего, что у него теперь на руках орущий младенец.
— Значит, у меня вообще никаких перспектив…
— Хелен, только не вздумай плакать. Предупреждаю: я жутко сентиментальный. Стоит мне увидеть чьи-то слезы, как я тут же и сам начинаю рыдать в унисон. Если ты не хочешь, чтобы здесь начался потоп, то лучше не начинай.
— Я и не собиралась, — плаксивым голосом произнесла Хелен. — С какой стати? Разве это я увольняюсь? Впрочем, я все равно не смогу работать с другим фотографом. Так что Миранде, скорее всего, придется подписать сегодня сразу два заявления об уходе. Что ж, возможно, так будет даже лучше. Смогу заняться собственным творчеством, деньги на Кусок хлеба у меня всегда найдутся.
— Хелен, мы ведь не ради презренного металла работаем в «Сталкере». Ни ты, ни Крис, по сути дела, никогда не принадлежали нам. Вы — как бы это помягче выразиться? — люди высокого полета. Нам до вас далеко. Я всегда ломал голову над тем, что вы забыли в «Сталкере». Здесь должны работать люди вроде Картера. Влюбленные в деньги и женскую плоть настолько, что готовы заложить душу дьяволу лишь бы не иметь недостатка ни в первом, ни во втором до конца своих дней.
— Это был комплимент? — с застенчивой улыбкой спросила Хелен. — Пытаешься подсластить пилюлю?
— Во-первых, дорогуша, я никогда не льщу. Если я сказал, что вы с Крисом — таланты, то, значит, так оно и есть. По крайней мере с высоты моей колокольни… — Маркус озорно подмигнул приунывшей Хелен.
Она шмыгнула носом и передернула плечами, как будто продрогла.
— По-моему, совместный уход из «Сталкера» — отличный повод для признания, — продолжил Маркус доверительным тоном.
— Какого еще признания?
— Хелен, неужели тебе все нужно разжевывать и класть в рот? — Маркус преувеличенно глубоко вздохнул и с жеманством пояснил: — Признания в любви, разумеется.
— Исключено, — отрезала Хелен.
— Прости меня, но ты дура. Так и просидишь всю жизнь в темной лаборатории, роняя слезы по ненаглядному Крису. Пойми, что мужчины временами бывают абсолютными болванами. Они не замечают того, что лежит у них под ногами. Им бы вечно носиться по белу свету за Жар-птицей, в то время как настоящая принцесса сидит у них под боком и плетет веретено. Почему бы тебе не пожалеть принца?
— Маркус, ты не мог бы изъясняться проще? Тебе бы писать детские сказки.
— Боюсь, добропорядочные мамаши не станут читать своим детишкам сочинения дядюшки Маркуса. Разве человек вроде меня способен научить малышей чему-нибудь хорошему?
— Конечно, способен, — воскликнула Хелен, уловив печальные нотки в голосе друга.
Вся бравада Маркуса, неизменная веселость и приподнятость духа объяснялись скорее его желанием заглушить в себе голос трагического героя, одинокого и не понятого толпой.
— Маркус, ты был бы самым добрым и мудрым сказочником в мире. Даже такая испорченная девчонка, как я, готова поверить в счастливый конец со звоном свадебных колокольчиков.
— Тогда хватит жалеть себя и сидеть сложа руки. Даже добрые сказочники понимают, что счастье не падает с неба. Чтобы побороть врага, нужно добыть меч и узнать дорогу. Считай, что я указал тебе путь.
— Кому первому отрубить голову: Бетси или Миранде? — невесело усмехнулась Хелен. — Может быть, проще себе самой?
— Фу, какая ты сегодня противная. У меня даже желудок разболелся. Не хватало слечь с гастритом накануне пикника. Не обижайся, Хелен, но я пойду. Если тебе нравится страдать от тайной любви, это твое дело. Только вот придумай правдоподобное объяснение для Портмана. Даю голову на отсечение — уж прости за каламбур, — что Крис поинтересуется, почему это его верная ассистентка грустит.
— Миранда…
Она подняла вверх указательный палец, попросив Криса о минуте терпеливого молчания.
— У меня есть предложение, от которого ты просто не сможешь отказаться.
Крис открыл было рот, чтобы возразить, но Миранда продолжила тем же невозмутимо-спокойным голосом человека, уверенного в своей правоте и моральном превосходстве.
— Возможно, ты помнишь Грегори Хансена…
Крис скептично усмехнулся. Кто же в мире шоу-бизнеса не знает Грегори-острослова. Пожалуй, Хансена можно было без преувеличения назвать самой кровожадной акулой пера.
Грегори был ведущим критиком отдела культуры «Нью-Йорк таймс». Его слово было равнозначно приговору федерального судьи. Если молодой режиссер или музыкант не находил отклика в сердце Хансена, то можно было смело утверждать, что в сознании массовой общественности его творчество будет выглядеть либо смешным, либо нелепым, либо бездарным и пошлым.
Зная о силе слова Хансена, многие начинающие авторы и творцы искали его благосклонности с помощью денег или грубой лести. При этом Хансен ни в коей мере не принадлежал к числу карманных журналистов. К его мнению прислушивались, его критики опасались, а гнева — панически боялись.
