— Привет, Мэри Энн. Это Грэхем. Я хотел извиниться за то, что пригласил вас поужинать так нелепо, на виду, перед всеми этими людьми…
— Разве вы меня приглашали? — спросила она, заморгав, скованная каким-то непонятным оцепенением.
— А вы, значит, не поверили? — засмеялся он. Голос у него на самом деле даже очень приятный — успокаивающий, мужественный, с глубокими вибрациями, словно перебирают медные струны. Она вспомнила сцену у контейнера.
— Не очень. Учитывая вашу обычную манеру вести себя со мной, я решила, что вы шутите. — Она услышала, как зашумел бабулин лифт. — Я больше не могу разговаривать. Мы садимся за стол.
— Можно я перезвоню позже? Я вообще-то хотел бы заглянуть к вам, чтобы обговорить план передачи.
Он собирается прийти сюда?
— Хорошо, — сказала она, сразу подумав о том, успеет ли переодеться. — К половине восьмого.
— Замечательно. Значит, увидимся. Может, мне захватить вина?
Вина? Что скажут на это бабуля и Люсиль? В половине восьмого бабуля еще будет внизу… Она невольно улыбнулась. Грэхем Корбет явится с бутылкой вина, возможно, в предвкушении каких-нибудь упражнений на кушетке, а наткнется на бабулю и Люсиль.
— Если хотите.
Она разрешила ему зайти. «Ты на верном пути, Грэхем», — сказал он себе, вспоминая ее длинные пшеничные волосы, которые она с такой точностью отбросила в него, и зеленые глаза в обрамлении черных ресниц.
Мэри Энн — красавица. Он несколько лет отрицал этот факт, уверяя себя, что симпатичной внешностью прикрывается малоприятная личность. Почему ему так казалось? Ну, прежде всего, отталкивало ее преклонение перед Хейлом. Она ясно давала понять, что работа Хейла на посту директора радиостанции и его прошлые заслуги в горячих точках несравнимо более ценны, чем вся просветительская деятельность Грэхема. С чем он никак не мог согласиться.
И все-таки она ему нравилась.
Он несколько отвык ухаживать. После смерти Брионии у него, конечно, были женщины. Но с каждым разом он проявлял все больше осторожности. Благодаря популярности, завоеванной работой на радио, ему и без ухаживаний хватало женского внимания, иногда даже с избытком. Одна женщина преследовала его почти год, пока ее мужа не перевели в Калифорнию. Стоило ему раз пригласить куда-нибудь женщину, как она принималась обрывать ему телефон. И даже если он встречался с женщиной, которая ему действительно нравилась, что-то заставляло его идти на попятный.
Что-то? То, что произошло с ним после смерти Брионии. Распад личности.
По утрам он обычно посещал тренажерный зал. Там тренировались и женщины, которые намекали, что желали бы продлить общение с ним.
Перед тем как идти к Мэри Энн, он побрился. Надел джинсы, фланелевую рубашку и мохеровый свитер. Но потом передумал и сменил его на шерстяной блейзер. И взял бутылку мерло, которую купил, не зная толком зачем. Он сам не особенно любил вино.
«Нет, Грэхем, ты знаешь, зачем купил это вино. Ты хочешь выпить его вместе с Мэри Энн».
Грэхем знал, где она живет, и подошел к ее дому в двадцать пять минут восьмого, задержался у входа и посмотрел на окна. На веранде горел свет. Он поднялся по ступеням и позвонил. Дверь отворила негритянка в синем платье, похожем на униформу сиделок.
— Здравствуйте, — произнесла она. — Вы, должно быть, мистер Корбет, пришли к мисс Мэри Энн. Заходите.
Как иногда случается в Западной Вирджинии, Грэхему показалось, что он перенесся назад во времени. Он вошел в прихожую, должно быть недавно убранную, так как на бежевом коврике еще были видны следы пылесоса. В высоком зеркале у стены он увидел себя — стройного смущенного мужчину, пришедшего с визитом к женщине.
Негритянка провела его в гостиную, где за маленьким старинным столиком играли в карты Мэри Энн и старушка с белыми волосами, сколотыми в элегантный узел. На старушке были свитер, брюки, туфли на каблуках и скромные золотые украшения.
Мэри Энн поднялась ему навстречу:
— Привет, Грэхем. Входите. Это моя бабушка Жаклин Биллингам. Бабуль, это Грэхем Корбет. А встретила вас Люсиль.
Негритянка с улыбкой кивнула.
Грэхем с бутылкой в руке почувствовал себя глупо. Он переложил ее в левую руку, чтобы пожать хрупкую, с нежной старческой кожей руку Жаклин Биллингам.
— Я принес вино, — пробормотал он, чувствуя, что бутылка мерло, принесенная в этот дом, возможно, является ошибкой. Он смутно помнил, что Мэри Энн вроде бы живет с бабушкой, но воображение не рисовало ему ничего конкретного.
— Я могу открыть вам бутылку, — предложила Люсиль.
— Я и сам с удовольствием…
Но она уже взяла бутылку из его рук. Миссис Биллингам от вина воздержалась, но Грэхем и Мэри Энн выпили по бокалу. Грэхем предложил вина и Люсиль, на что она ответила, что не прочь выпить вместе с ними, и выпила.
Миссис Биллингам сказала:
— Как приятно! Очень мило, что вы зашли. Вы ведь работаете на радио, не правда ли, Грэхем?
Он кивнул:
— Я веду ток-шоу. А вообще я психолог и имею в городе частную практику.
— Я вас хорошо знаю, — отозвалась с порога комнаты Люсиль, где она стояла с недопитым бокалом в руке. — Моя невестка Джинни вас постоянно слушает.
— Спасибо, — неловко пробормотал он. — Мне обычно везет на слушателей.
Карты были забыты, хотя Грэхем и настаивал, чтобы они закончили игру, но ему объяснили, что это была не игра, а просто они тренировались.
Он сел на диван рядом с Мэри Энн. Диван был обит кремовой тканью с цветочным узором. В этом доме маркий диван явно не представлял проблемы. Поддразнивать Мэри Энн, пожалуй, было здесь неудобно. И Грэхем спросил миссис Биллингам, давно ли она живет в этом доме, и узнал, что со времени ее первого замужества и что в этом же доме выросла мать Мэри Энн.
— А вы сами не из Западной Вирджинии, — определила бабушка Мэри Энн. — Что же занесло вас в Логан?
— Я вообще-то из Теннесси. Моя жена окончила университет в Маршалле, а я начал там свою практику.
Сидевшая рядом Мэри Энн вздрогнула и пролила вино на кремовый диван и светло-коричневый ковер.
Вырвавшийся у нее возглас Мэри Энн тут же замаскировала серией ахов и охов по поводу пролитого вина. Она вскочила, чтобы принести тряпку, но Люсиль сказала:
— Сидите спокойно, мисс Мэри Энн, ничего страшного не произошло.
Конечно, Люсиль не позволила ей самой заняться уборкой. В подобных случаях Мэри Энн приходилось проявлять настойчивость, чтобы самостоятельно убрать следы своей оплошности.
«А что, если я когда-нибудь выйду замуж и не буду уметь вывести пятно с ковра?»
