— У соседей, — протянул он, покачивая головой. — О господи!
Установилась неловкая тишина, слышалось только покашливание Алис, и тут Иви почувствовала, как в ней закипает злость. Если он испортил всем день, она ему тоже кое-что выскажет.
Но, казалось, Георгос держится вполне спокойно.
— Мама, — попросил он, — нельзя ли нам немного побыть с Иви наедине?
Лицо Алис отразило сильное беспокойство.
— Ты… ты ведь не собираешься ссориться, правда? Не на Рождество же?
— Ни в коем случае, — ровным голосом ответил он. — Я просто хочу переговорить с Иви с глазу на глаз. Эмилии не требуется помощь на кухне?
С явной неохотой Алис удалилась, бросив на него взгляд, исполненный тревоги.
— Ну вот что, — с усталым вздохом начал Георгос. — Не будешь ли ты так любезна сказать, каким образом соседи узнали, что гостья моего дома желает заняться глажкой?
Все еще кипящая злость лишила ее раскаяния и заставила бросить вызов.
— Я опустила объявления в почтовые ящики, — дерзко призналась она.
— Ты опустила… — раздувая ноздри и сверкая глазами, он взорвался: — Господи боже, что на тебя нашло? У тебя гордости нет? А обо мне ты подумала, о моей гордости? Ты же мне жена, черт подери!
— Нет, не жена, — возразила она.
Ее внешнее спокойствие только распаляло приступ ярости, вырвавшейся из-под контроля.
— Не настоящая. Никто на этой улице и знать не знает, что мы устраивали эту липовую церемонию, а я им, конечно, не сообщала. Наверное, они думают, что я бедная родственница.
— Что ничуть не лучше, — отрезал он. — Как ты думаешь, о чем они говорят между собой? Этот негодяй Павлиди такой скупердяй, что его бедной кузине, или племяннице, или кем там они тебя считают, приходится гладить белье, чтобы свести концы с концами.
Иве вспыхнула.
— Я… я об этом не подумала.
— Догадываюсь. Не представляю только, почему Эмилия и мать позволили тебе сотворить такое!
— Они вовсе и не позволяли. Я сама так сделала, и все тут. И потом, по-моему, они думали, что на это требуется характер.
— Никто не говорит, что у тебя нет характера, Иви. Но существует предел моему попустительству. Черт что же мне теперь с тобой делать?
— Одно из двух, — сказала она, и голос ее окреп, как только она решила воспользоваться случаем и претворить в жизнь идею Риты. — Можешь со мной развестись и дать мне жить своей жизнью. Или… или…
— Или что? — Он нетерпеливо рыкнул. Иви сглотнула. Двум смертям не быть, подумала она.
— Или сделать меня своей настоящей женой!
Следующие несколько секунд стоили многого. Лицо Георгоса на мгновение потрясение застыло, потом он как-то странно содрогнулся, словно ему было необходимо физически стряхнуть с себя внезапную оцепенелость. Но и после этого еще немного помолчал, не сводя с нее озадаченных голубых глаз.
— Смею спросить, что кроется за столь восхитительным предложением? Только не говори никаких глупостей по поводу того, что ты вдруг в меня влюбилась, потому что мы оба знаем, что это не так.
— Я не стала бы возмущать твой разум таким высказыванием. — Иви старалась, чтобы голос у нее звучал ровно, хотя решимость в нем быстро угасала. — Я… я не думаю, что вообще полюблю кого-нибудь. Но… мне бы хотелось когда-нибудь выйти замуж, иметь семью и… ну… когда я потеряла ребенка, ты тоже казался огорченным, и я подумала, возможно, тебе тоже хочется, чтобы в доме появился малыш. Если мы женаты и, кажется, преодолели нашу глупую вражду… почему бы… если… если…
Голос Иви становился все тише по мере того, как у него на лице проступала насмешливая ухмылка.
— Значит, Рита с тобой уже говорила, так? — понимающе спросил он.
Только бы она не выглядела такой виноватой!
— Так я и думал, — продолжил Георгос. — Господи, теперь мне понятно! По-видимому, она разливалась соловьем, как первая жена, эта стерва, меня огорчила, отказавшись подарить мне детей! Тут-то твое нежное и щедрое сердце преисполнилось жалости к бедному бездетному Георгосу, каковая и породила такое потрясающе жертвенное предложение. Неважно, что это самое сердце все еще принадлежит бедному, ушедшему от нас брату! Неужели ты думаешь, что я воспользуюсь случаем и заполучу то, что по праву должно было бы принадлежать ему? Каким же человеком ты меня считаешь?
Этот неожиданный выпад на несколько мгновений лишил Иви дара речи, но, совладав со своим смятением, она почувствовала, что должна ему ответить.
— Какой ты человек? — ринулась она в атаку, сердце у нее больно колотилось. — Я думаю, ты совершенно ничего не понимаешь, если считаешь, что Леонидас возразил бы против того, чтобы у меня родился твой ребенок. Как же ты плохо знал своего брата! В нем отсутствовала какая-либо мелочность, зависть и злость. Готова поспорить, что он заставил тебя на мне жениться, надеясь, что в конце концов мы окажемся вместе. Вот какой у тебя был брат, Георгос. А что касается моей жалости… Сомневаюсь, чтобы ты когда-нибудь стал объектом женской жалости, — горячо выпалила она. — Ты вызываешь совсем другие чувства!
Сузившимися глазами Георгос смотрел на ее вздымающуюся грудь.
— Уж не собираешься ли ты сказать, что хочешь отправиться со мной в постель? — недоверчиво спросил он.
Иви не отвела глаз, хотя щеки ее пылали.
— Не могу сказать «да», но не могу сказать и «нет». У меня мало опыта в таких делах. Но тебе, должно быть, это известно, ты очень привлекательный и, я уверена, опытный мужчина. Что думаешь ты? — очертя голову повела она наступление. — Ты мог бы сделать так, чтобы я захотела отправиться с тобой в постель?
Обжигающие, но странно холодные голубые глаза, казалось, проникли сквозь ее платье, их жар жег ей кожу, их лед превратил ее соски в тугие застывшие бутоны. С откровенной неторопливостью его взгляд прошелся вверх, миновав ее сжавшееся горло и приоткрывшиеся трепещущие губы, и достиг, наконец, больших влажно-карих глаз, расширявшихся по мере того, как они вбирали в себя силу этого безжалостно чувственного взгляда.
О да, задохнувшись, поняла она, он может это сделать. Но в этой постели не будет ничего похожего на то, что она испытала с Леонидасом. Не будет никакого слияния душ, одно только слияние тел — крепких, здоровых тел, стремящихся друг к другу в порыве примитивной страсти.
Четкие недвусмысленные образы, атаковав ее разум, заставили Иви задохнуться от шока и стыда, ибо обуревавшие ее сейчас чувства не имели ничего общего с той любовью, о которой она всегда мечтала. Это был только голое плоти.
Когда Георгос шагнул к ней, она попятилась, бледная, потрясенная. Его рот дернулся в непонятной улыбке, рука потянулась и со странной нежностью задержалась на ее щеке.
