Вада испытывала странное волнение, когда Пьер говорил ей об этом.
Она ничего не могла себе объяснить, знала только, что такое восторженное состояние души — за пределами ее понимания. Было прекрасно — вот так разговаривать с Пьером, отвечать ему и знать, что он тебя слушает!
Ваде показалось, хотя она и не была полностью уверена, что видит в его глазах восхищение.
Они заговорили о художниках.
— Если вы придете ко мне в студию, я покажу вам некоторые полотна символистов, — предложил Пьер.
— Мне бы очень хотелось их увидеть. Вы живете неподалеку?
— Да, совсем рядом.
— А можно мне зайти сегодня вечером? — с нетерпением спросила Вада.
Пьер умолк, не скрывая удивления, потом ответил:
— Конечно, сочту за честь.
Покончив с обедом, Пьер и Вада поблагодарили господина и госпожу Луи за восхитительную еду — такую легкую и необыкновенно вкусную, отличавшуюся от всего, что Вада до сих пор пробовала. Затем молодой человек и девушка вышли на узкую улочку.
— «Солей д'Ор» не очень далеко отсюда, — сказал Пьер, — если вы дадите мне руку, я буду вас защищать и следить, чтобы на вас не наехали экипажи, — по этим узким улочкам они порой ездят слишком быстро.
Вада не заставила себя ждать, тотчас подав ему руку, и подумала о том, как была бы шокирована ее мать, если бы увидела сейчас свою дочь.
Но самое невероятное — она позволила Пьеру Вальмону называть себя по имени!
— Дома меня не называют Нэнси, — проговорила она, слегка запинаясь. — Все зовут меня Вадой. Это имя я сама придумала, когда была маленькой.
— Оно мне нравится больше, — заметил Пьер. — Оно вам идет и звучит отважно, доблестно, пожалуй, даже проницательно, — все это свойственно вашей натуре.
— Я вовсе не смелая, — ответила Вада, думая о том, как легко она уступила матери, словно у нее совсем не было воли.
— Видимо, все относительно. Иногда мы думаем, что трусливы, а потом обнаруживаем в себе внутренние силы и решимость, которые позволяют нам мужественно держаться в непредвиденных обстоятельствах.
«Именно такой я сейчас себя и ощущаю, — подумала про себя Вада. — Смелой!»
Настолько смелой, чтобы воспользоваться возможностью, которая ей сейчас представляется; смелой, — позволяя человеку, о котором она ничего не знает, показать ей Париж; смелой — просто довериться ему.
И все же Ваде казалось, что никакой особой храбрости здесь нет: она была твердо уверена, что Пьер надежен и заслуживает доверия.
Чтобы попасть в подвальчик «Солей д'Ор», они прошли все кафе и через почти пустынный первый этаж, где несколько местных жителей играли в карты.
Миновав стойку бара, Пьер и Вада спустились на один пролет узкой лестницы, ведущей вниз.
Пьер уже говорил Ваде, что в «Солей д'Ор», обычно открытом каждую ночь, журнал «Плюм» раз в месяц, по вторым субботам, устраивает вечера, начало которым торжественно положил Леон Дешан, основатель журнала.
По пути Пьер и Вада задержались за чашечкой кофе, и Пьер объяснил девушке, что большинство других журналов, как правило, представляют какую-то одну школу или течение.
Только «Плюм» был открыт для всех. Спустя несколько месяцев после основания журнала, Дешану пришла идея иногда собирать вместе его авторов и художников.
— Сначала мы встречались в другом кафе, — сказал Пьер. — Позже, когда желающих становилось все больше, я присоединился к его предприятию, и вместе мы сняли у «Солей д'Ор» подвал.
— Посетители платят, чтобы сюда попасть? — спросила Вада.
Пьер отрицательно покачал головой.
— Для этого не требуется даже быть подписчиком, единственное условие: на наших вечерах не должно быть политики. Сейчас вся интеллектуальная парижская молодежь приходит на эти встречи.
Спустившись по ступенькам вниз, Вада оказалась в большом, заполненном дымом помещении с низким потолком.
Стены украшали наброски и этюды, многие из которых принадлежали кисти Гогена, которого, как объяснил Пьер, современники считали символистом.
Тут же висели портреты авторов журнала «Плюм», листки бумаги, исписанные неразборчивым почерком, с чьими-то подписями и очень симпатичные, выполненные маслом картины, — их Вада с удовольствием бы приобрела.
В конце зала возвышалась самодельная сцена; когда они вошли, кто-то играл на пианино. Вокруг сидели поэты, художники и студенты — именно их Вада пришла увидеть и послушать.
Помещение еще не было забито до отказа, но посетители все время подходили.
Те, что уже сидели, оборачивались к ним, приветствуя Пьера, дружески помахивая ему рукой, или, как поняла Вада, просто из любопытства, поглазеть на его спутницу.
Многие из сидевших за столиками были в накидках и широкополых фетровых шляпах, — Вада знала, что это очень модно в Латинском квартале. На столиках перед сидящими стояли большие кружки пива или совсем маленькие стаканчики с вином.
Через некоторое время Вада увидела, что собралось уж довольно много народа. Пьер объяснил ей, что одновременно здесь могут разместиться около двухсот человек.
— Вот увидите, — сказал он еще перед тем, как они вышли из ресторанчика, — сегодня будут представлены все группы и литературные кружки — парнасцы, бруталисты, декаденты, инструменталисты, кабалисты, даже анархисты.
— Анархисты? — с ужасом переспросила Вада.
— Обещаю вам, вас не взорвут, — засмеялся Пьер. — Это лишь одно из направлений парижской общественной жизни, и они участвуют в наших вечерах как представители определенного политического течения.
Вада представила, что символисты и их последователи будут дружески общаться только между собой, но вскоре поняла одно из преимуществ этого подвальчика: все, кто сюда приходил, сразу начинали чувствовать себя как дома.
Здесь господствовали дружелюбие и дух товарищества, — Вада ощущала это очень остро, но не могла передать словами.
В зале царило оживленное возбуждение, в воздухе витали какой-то юношеский задор и кипучая энергия, разительно отличавшие этот вечер от тех семейных встреч и дружеских компаний, в которых Вада бывала в Америке.
Не успели они сесть за столик вблизи небольшой сцены, как кто-то уже вышел читать стихи.
Вада подумала, что они не очень удачны, но, несмотря на это, все внимательно слушали; потом раздались аплодисменты, не смолкавшие, пока поэт, радостно воодушевленный собственным выступлением, не сел на место.
После этого кто-то играл на гитаре, затем один из сочинителей решил прочитать довольно скучный отрывок из своей прозы, посвященный какому-то художнику, о котором Вада никогда не слышала.
