Но она не только душевный собеседник, она женщина. А женщины… От них лучше держаться подальше. Эх, как бы так перевоспитать себя, чтобы научиться видеть в них одно только божественное? Как бы заставить себя не видеть этих округлых форм, полных грудей, этих манящих губ, этого томного покачивания бедер?
Черт, как он собирается принять саньясу, если его до сих пор пробирает под взглядом этих откровенных, дерзких глаз?
Сто двадцать семь, сто двадцать восемь…
Она и здесь, в лесу, его нашла. Но завтра утром она уйдет. А через неделю Махараджи посвятит его в саньясу и тогда… Может, тогда хоть что-нибудь изменится?
Сто тридцать…
Кевин сел. Хватит считать звезды и думать о своих слабостях. Лучше использовать это время для медитации. Обернувшись в ее шаль, он принял позу лотоса и закрыл глаза.
И вскоре почувствовал, что начинает погружаться…
Что за чертовщина, почему, как только он садится в лотос, его начинает уволакивать в сон?
Должно быть все наоборот. Эта поза призвана пробуждать, а не усыплять. Проклятие, когда же наконец он постигнет великое таинство медитации? Когда наконец проснется и освободится? Когда? Когда…
Уронив голову на грудь, Кевин спал.
А в это время чистое небо над священными джунглями Нильканта быстро заволокли тучи. В вышине пророкотал гром: сначала как ворчливый, вечно недовольный чем-то старик, а потом как угрожающий нападением леопард.
Кевин вздрогнул и проснулся. На его макушку шлепнулось несколько тяжелых капель. Очередное благословение, лениво проплыла в его голове мысль. Похоже, сейчас припустит. Что делать? В его пещере спит очаровательная гостья, и он не позволит себе нарушить ее сон.
Обильный ливень хлынул так внезапно, что, пока Кевин добежал до ближайшего дерева, он успел до нитки промокнуть.
Ни сна, ни медитации. Проклятье.
Он сидел под деревом на корточках, кутаясь в промокшую шаль, а в почерневшем небе продолжало сурово грохотать.
— Кевин! Кевин, где ты? — послышался сквозь шум дождя крик Джессики.
В темноте замаячила ее фигурка.
Проснулась. Проклятая гроза разбудила и ее.
— Кевин! Кевин! — продолжала выкрикивать она, бегая по лужайке перед пещерой.
— Я здесь! — отозвался он и встал.
— Кевин! — Она подбежала к нему и схватила за руку. — Скорее в пещеру! Ты с ума сошел! Ты ведь насквозь промок!
— Ты тоже, как я погляжу, успела промокнуть. Зачем ты выбежала?
— Чтобы затащить тебя в пещеру! Вот зачем! Крепко держа его за руку, она побежала к пещере и потянула его за собой. — Я не хочу, чтобы из-за меня ты простудился, заболел и умер. Не хочу портить свою карму.
— Это мой выбор, и ты здесь ни при чем.
— Этот выбор ты вынужден был сделать из-за меня. — Они остановились у входа, и Джессика, подталкивая его в спину, заставила войти внутрь. Затем вошла сама.
— Ух, ну и ночка. Откуда взялся этот дождь? — бормотала она в темноте. — Где тут у тебя спички?
— Там, у дальней стены, где горела свеча.
Они вместе на ощупь стали продвигаться в глубь пещеры. И вдруг столкнулись. Ее рука схватила его за плечо, его рука коснулась ее шеи.
Оба на миг замерли.
Нежная, гладкая, теплая, влажная от дождя, самовольно констатировал его ум.
Сильное, упругое, мускулистое и такое горячее, что даже под мокрой рубашкой обжигает, проскакало в ее уме.
И в следующую секунду они, словно ошпаренные, отскочили друг от друга.
— Спички, — прошептала она не своим голосом.
— Да, проклятые спички, — тяжело выдохнул он.
Наконец коробок спичек затрещал в его руке, и по тому, как долго он пытался извлечь из него спичку и чиркнуть ею, Джессика догадалась, что его руки трясутся.
Кевин все же умудрился зажечь свечу, и свет вернул к жизни все, что до этого было поглощено темнотой: шероховатые стены пещеры, загадочные очертания их тел, тени. Они сели друг против друга.
— Мы здорово промокли. Что будем делать? — спросила она, потирая руками плечи.
— Можешь раздеться и закутаться в одеяло, — предложил он.
— А как ты?
— А я буду сидеть и ждать, пока просохну.
На теле одежда сохнет быстро.
Верю, подумала она, на таком горячем теле можно было бы заодно просушить и мою одежду.
— Кстати, можешь, закутавшись в одеяло, с успехом продолжить спать, — добавил он.
— А как ты?
— А я буду сушить свою одежду и сторожить тебя.
У Джессики не было сил ни возражать, ни предлагать или советовать ему что-либо. Она молча отвернулась к стене и стала стягивать с себя прилипшую к телу футболку. Пока она раздевалась, он тупо рассматривал рельеф на стенах пещеры.
— Подай мне, пожалуйста, одеяло, — тихо попросила она, продолжая стоять к нему спиной.
Ему пришлось встать, взять с пола одеяло…
И посмотреть на нее: ослепительную, соблазнительную… желанную.
Нет! — истерически завопил его рассудок. Он не имеет права хотеть ее, он не имеет права допускать и мысли о том, чтобы касаться ее, обнимать, ласкать, целовать… любить. Нет!
Но вместо того, чтобы прислушаться к голосу рассудка, Кевин подошел к ней и, накинув на нее одеяло, медленно и бережно провел руками по ее плечам.
Она повернулась к нему и открыто посмотрела в глаза.
— Спасибо, Кевин.
Он опустил голову и хрипло пробормотал:
— Не за что. Спокойной ночи.
— И тебе. Хотя о какой спокойной ночи может идти речь, если ты все равно не собираешься спать?
Она метнула на него насмешливый взгляд, потом опустилась на пол, уютно запахнула на себе одеяло и улеглась.
Кевин задул свечу.
Джессика проснулась, почувствовав, как солнечный луч, заглянувший в пещеру, нежно гладит ее по щеке. Она открыла глаза, но не сразу вспомнила, где находится. Только через несколько мгновений ее память лениво восстановила события прошлого дня.
Джунгли. Кевин. Плоды вельва. Пещера. Ночь.
Дождь.
Она приподняла голову и огляделась. Кевина в пещере не было. Выбравшись из-под одеяла, она принялась искать свою промокшую под ночным ливнем одежду. Одежды нигде не было.
Черт, куда она могла подеваться? Джессика обмотала одеяло вокруг тела и вышла.
Яркое утреннее солнце ослепило ее и заставило блаженно зажмуриться.
— Доброе утро, женщина пещеры! Как спалось?
Ослепленная солнцем, Джессика часто заморгала и, только прикрыв ладонью глаза, смогла наконец разглядеть его. Он стоял посреди лужайки с охапкой сухих веток в руках и выглядел свежим, бодрым, полным энергии, и только слегка запавшие глаза на смуглом, красивом лице, оттененном темной порослью щетины, свидетельствовали о бессонной ночи.
