С этого момента Энн словно провалилась в иную реальность. Музыка, голоса, действие заполняли ее всю до краев. На заключительном спектакле «Робин Гуда» было совсем не то — там она увидела Кершнера и влюбилась в него, это отвлекало; сама же история была легкой, как шампанское. Этот же глубоко трагический мюзикл сбивал дыхание, заставлял слезы наворачиваться на глаза. И чем дальше, тем больше приковывал к себе внимание Матиас. Его партии первого акта шли по нарастающей: от наивного мальчика, верящего в то, что весь белый свет хорош, — до студента в застенках полиции; от человека, уверенного в тех, кого он любил, — до презирающего и их, и самого Бога.
Каждая ария срывала бурю аплодисментов; от дуэта Джеммы и Артура у Энн перехватило горло, и она с минуту не могла нормально вздохнуть.
— Джемма, послушайте, я выбираю жизнь.
Видите эти прекрасные витражи?
Солнце дробится в них, Бог услышит все.
Нашу Италию мы наконец спасем.
Какое лицо было у Матиаса, когда он пел об этом! Озаренное внутренним светом, уверенностью в том, что правое дело обязательно победит. Ирония судьбы — сейчас Матиас пел англичанина, которому глубоко небезразлична судьба Италии. Как англичанка, Энн могла его понять. Она полюбила Германию и могла бы совершить для нее нечто подобное — во всяком случае, в тот момент девушке казалось именно так.
И ссора Артура и Джеммы на ступенях тюрьмы — о, это торжество несправедливости!
— Вы лгали мне!
— Прошу вас, Джемма, нет!
Вы ошибаетесь…
— Нет смысла ошибаться.
— Я объясню…
— Не смейте прикасаться!
Вы хуже всех! Всех хуже на земле!
Кажется, Матиас плакал на сцене. Энн сидела достаточно близко, чтобы видеть, как сверкнувшая острой искоркой слеза проползла по его бледной щеке. Она закусила костяшки пальцев, чтобы не вскрикнуть.
— Ну что ж, я напишу еще письмо…
Где тут перо? Ах, вот. Вот так напишем:
«Я верил в вас, как в Бога. Только Бог –
Всего лишь глина, глина, и его
Я молотком разбил, и он здесь лишний,
А вы мне лгали с детства моего.
Всю жизнь мне лгали…»
Когда закончился первый акт, занавес закрылся и люди начали вставать, чтобы в антракте выйти в фойе, Энн еще несколько мгновений сидела неподвижно. Она очнулась от осторожного прикосновения к плечу.
— Вы в порядке? — осведомился Малер.
— Да, конечно, — с трудом выдавила Энн и тут же призналась: — Нет. Это… прекрасно.
— Я рад, что вам нравится. — Автор либретто повернулся к Фризу, а Энн опрометью бросилась за кулисы.
Там царил бардак: массовка спешно переодевалась, носились туда-сюда подсобные рабочие, спешно меняли декорации. Запыхавшаяся Лизбет сунула в руки Энн иголку и велела быстро бежать и подшить карман Матиасу: Реннер слишком сильно дернул его и наполовину оторвал. Энн поспешила в гримерную.
Матиас был не один, его перегримировывали в Овода, приклеивали бороду и усы и меняли парик. Он виновато покосился на Энн.
— Сам не знаю, как это вышло. Снял с вешалки, за что-то зацепил, и опля — карман трещит…
— Сиди смирно, иначе у тебя сейчас грим затрещит! — Хейди, гримерша, ловко приклеила Матиасу усы. — Вот это — опля! Был мальчик, стал мужчина!
— Ну спасибо, — усмехнулся Реннер, разглядывая себя в зеркале. — Ты намекаешь, что мне нужно носить усы?
— Не смей! — испугалась Хейди. — Мы же тебя не загримируем!
Энн молча подшивала карман, слушая эту шутливую перепалку; девушка еще находилась под впечатлением от увиденного.
— Сейчас вернусь! — воскликнула Хейди и вихрем вылетела из гримерной.
— Энн? — осторожно спросил Матиас. — Все хорошо?
— Мм? — Девушка откусила нитку и положила починенный камзол на кресло. — М-да. Только очень хочется плакать.
Она обернулась, чтобы посмотреть на Матиаса, и была удивлена его серьезным взглядом.
— Если хочется плакать, не сдерживайся, — посоветовал Реннер.
— Ох, Матиас. — Энн обессиленно села на ближайший стул. — Я опять перед тобой оробела. Ты… у меня слов нет описать то, что ты делаешь.
— Во-первых, ты журналистка, поэтому рано или поздно слова отыщутся. А во-вторых, это делаю не только я. Все мы это сделали, и ты тоже.
— Да, только… Ты так поешь, что сердце останавливается.
— Спасибо, — тихо произнес Реннер. — Это один из лучших комплиментов за всю мою жизнь.
— Я, наверное, тебя отвлекаю… — Энн поспешно встала и двинулась к выходу. — Прости.
— Подожди. — Матиас нагнал девушку и схватил за локоть. Энн обернулась, глядя на Реннера полными слез глазами. — Ты… не поцелуешь меня еще раз на удачу? Как видишь, это помогает.
— Хорошо, — кивнула Энн и, привстав на цыпочки, потянулась губами к его щеке, но Матиас вдруг, наклонившись, поцеловал ее в губы.
Энн от изумления широко распахнула глаза, потом немедля их закрыла. Его поцелуй оказался мягким и нежным… Матиас привлек к себе Энн, и она почувствовала тепло его тела. Ей показалось, что она падает, но он крепко держал ее. Голова кружилась, кожу смешно щекотали приклеенные усы и борода Матиаса. Энн подумала, что сейчас умрет от удовольствия, а потом уже больше думать не могла…
— Матиас Реннер! — послышался от дверей возмущенный голос Хейди. — Как тебе не стыдно! Совесть у тебя есть?
Матиас и Энн отскочили друг от друга, как кошки, на которых выплеснули ведро кипятка; девушка немедленно залилась краской, а Реннер с извиняющейся улыбкой посмотрел на пылающую гневом гримершу.
— Энн всего лишь поцеловала меня на удачу.
— Мне плевать, на удачу или на долгий счастливый союз! — возмущенно воскликнула Хейди и, подвинув с дороги Энн, силой усадила Матиаса в кресло. — Я полчаса рисовала тебе губы, а ты всю работу пустил насмарку! Надо уважать чужой труд!
Недовольно бурча под нос, Хейди взялась за кисточки и грим, а Энн поспешно покинула помещение. Щеки ее горели.
— Господи, — пробормотала она. — Что же это?
Ей ведь совсем не нравится Матиас, ей нравится Альберт, только вот целоваться с Реннером — это чудо что такое. И губы до сих пор саднит, хотя поцелуй был очень нежным. Может быть, Энн все не так поняла? Матиас сейчас в несколько невменяемом состоянии, тащить на себе подобную роль — это же с ума сойти можно. К тому же он обнимается со всей труппой, не исключая представителей сильного пола. Правда, близких отношений у него здесь действительно ни с кем нет, Матиас не из тех, кто может спокойно переспать с половиной труппы. Хотя, наверное, этот виртуоз умудрился бы и тогда сохранить со всеми отличные отношения…
