— Все в порядке. Может больная девушка ненадолго вообразить себя Дамой печали? — Томный взгляд из-под пушистых ресниц нисколько не соответствовал воплощаемому образу.
Филипп рассмеялся.
— У нас сегодня маленький праздник!
— Какой? — в недоумении округлились синие глазищи.
— Пока не знаю. Это нам еще предстоит придумать, — деловито заявил он и начал потрошить первый пакет.
— Нет уж, думай сам. У меня все мысли к голове бинтом прикручены.
Филипп тем временем освободил из бумажного кокона большой букет. Хризантемы! Надо же!
— Это тебе, чтобы радовали глаз и отгоняли печаль.
— Спасибо, Филипп, я тебе очень благодарна. — Не обращая внимания на его попытку что-то возразить, Элен поторопилась добавить: — Посмотри в той комнате, может быть, у меня и ваза есть. Я ведь не успела толком пожить в этом доме, сразу превратила его в больницу.
Джексон прошел в гостиную, слышно было, как он звякал стеклом, и наконец вышел с большой керамической кружкой в руках. Действительно, чем не ваза?
— Элен, можно я буду говорить высоким слогом?
— Попробуй.
— Эти цветы тебе за то, что ты есть. За то, что, едва появившись на моем пути, ты не исчезла. За то, что я сегодня допущен к празднику воскрешения.
— О, Филипп! В другой раз, когда ты попросишь разрешения говорить высоким стилем, буду осторожнее с ответом, — пряча улыбку, сказала Элен.
— Воспользуюсь тем, что пока еще действует твое первое разрешение. Давай зажжем камин, будем смотреть на огонь и думать о самом потаенном, а говорить станем хоть и высоким стилем, но шепотом, не нарушая интимности обстановки. Вас это устраивает, юная леди?
Юная леди, судя по всему, не возражала, но кое-какие замечания у нее все-таки имелись.
— Учти, тебе придется рассказывать мне подробно о том, как ведет себя огонь, с моего места камина не видно, а голову выше я пока поднять не могу.
— Если камин не идет к человеку, то мы человека поднесем к камину, — нашел Филипп выход из положения.
— Да ты что! — всполошилась Элен. — У меня от одной мысли об этом боль прошла по всему телу.
— Ну, тогда камин будет гореть для тепла, для меня, для запаха, для приглушенного света и для уюта обстановки, устраивает?
— Мистер Джексон, не верю своим ушам. Вы что, романтик?
— Мисс Олдфилд, у меня есть подозрение, что вы вознамерились этим небрежным вопросом обидеть меня, но вынужден вам сказать: вы добились прямо противоположного эффекта. Да, я романтик! К тому же у меня сегодня праздник: одна прелестная юная особа не с серыми, а сине-голубыми глазами, перепугав меня до смерти, оживает на глазах. Она уже воспринимает кое-какие слова, иногда откликается на мои нелепые шутки и, возможно, после перенесенного легкого сотрясения мозга заставит себя наконец заметить то, чего не замечала раньше.
Элен взмолилась:
— Филипп, прошу, помолчи минуту. Мне больно смеяться.
Какое-то время он, увлеченный собственной клоунадой, не замечал состояния собеседницы, но вдруг увидел, что смех, который он старательно пытался у нее вызвать, доставляет Элен не самые приятные ощущения. Филипп бросился к ней, хотел взять ее руку, но, пугаясь самой мысли, что может причинить боль, остановился с таким горестным выражением лица, что больной снова пришлось бороться со спазмами смеха.
— Филипп, не забывай, я еще не совсем здорова, и положительные эмоции должны строго дозироваться. — Против воли Элен слова, которым она хотела придать веселый оттенок, прозвучали серьезно.
Джексон был близок к отчаянию.
— Эй, Мистер Скорбь, — утешающе окликнула Элен, — резко менять температуру лекарства тоже не стоит. Прибавьте оптимизма. Кажется, здесь кто-то говорил о празднике?
Джексон, задумчиво потирая подбородок, смотрел на Элен. Потом махнул рукой, будто пытаясь скинуть не понравившуюся ей маску, и засуетился, готовя обещанное торжество.
Жестом услужливого официанта он сдернул со стола скатерть и расстелил ее на ковре. Присел, примерился, видно ли с этого места глаза Элен, передвинул скатерть вправо. Снова присел, ища синеву любопытных глаз, и остался доволен. Затем вынул из пакета тарелочки, коробочки с салатами, паштетами и другой снедью. Фрукты замысловатой пирамидой выложил в центре импровизированного стола и рядком выстроил бутылки с шампанским, виски и минеральной водой. Оглядел свою работу, снова подвигал туда-сюда предметы сервировки и наконец решился спросить:
— Как?
— Прекрасно! Теперь можешь спокойно идти домой. Пойми мою тревогу: если ты задержишься, то, чего доброго, нанесешь натюрморту непоправимый ущерб. А так он будет звать меня к нормальной жизни. Кстати, о вкусе пищи ты тоже будешь рассказывать?
— Мисс, вы сводите меня с ума. Вы или ваша болезнь или вы с вашей болезнью совершенно изменили меня. Я даже не предполагал, сколько во мне терпения! Элен, ты и вправду действуешь на меня благотворно. Я чувствую, что становлюсь все лучше и лучше.
— Только не переусердствуй. По-моему, и стартовое положение было не таким уж плохим.
— Элен, а мы с тобой умеем говорить серьезно? Или еще предстоит учиться? Учти, я все равно неблагородно воспользуюсь тем, что ты не в состоянии удрать, и навяжу тебе разговор.
— Угроза? Спасибо, что предупредил. Ничто столь успешно не мобилизует мои силы, как угроза серьезной беседы. Знаешь, интуиция мне подсказывает, что на столе есть паштет…
— С шампиньонами, — поспешил уточнить Филипп.
— Пожалуй, мне хочется именно паштета с шампиньонами.
— Выпьешь что-нибудь? — спросил он, уже открыв для себя виски.
— Пожалуй, пару глотков шампанского, но не сейчас, а когда вернется Клара. Однако с удовольствием посмотрю, как ты выпьешь. На этот раз можешь не рассказывать о своих ощущениях, — я и так знаю, насколько противен вкус виски.
— По-моему, ты желаешь мне приятного аппетита? — высказал догадку Филипп. — Тост позволишь?
— Давай я буду тосты говорить, а ты выпивать. А то все навалилось на одного тебя, бедного.
— Предложение принимается, но только после моего вступительного слова. Я хочу выпить, Элен, за тебя…
Она с шутливой благосклонностью приняла его слова, но Джексон не дал ей вмешаться, намереваясь, видимо, внести ноту серьезности в их беседу.
— Да, я хочу выпить за тебя, за человека, неожиданно ворвавшегося в мою жизнь, за женщину, которая удивительно…
Элен заявила о своем участии в разговоре резко, со значением поднятой бровью, давая понять, что удивлять — ее призвание. Джексон снова отклонил ее уловку придать его словам шутливый смысл.
