— Не включай характер сейчас, ладно? — попросил Ростислав, застегивая рубашку. — Ты приехала со мной и уедешь со мной.
Но я уже качала головой, попутно приглаживая торчащие в разные стороны волосы.
— Ты злишься. — Он раздраженно попытался что-то сказать, но я перебила, зная, что права. — И я тоже злюсь, а мне надо успокоиться, пока мы не наговорили друг другу… чего-нибудь.
Я схватила со спинки стула платок и обернула вокруг шеи так резко, словно намеревалась себя задушить. Накинула пальто, стала вдевать одну за другой пуговицы в петли дрожащими, вот только теперь уже от презрения к самой себе и злости пальцами — и наткнулась на взгляд наблюдающего за мной Ростислава.
— Что он сделал?
Я подобралась.
— Я не собираюсь с тобой это обсуждать.
— Ты несчастна с ним, Юстин, я же вижу.
— Думаешь, если я едва не переспала с тобой, ты получил право лезть в мою жизнь?!
— А зачем же ты тогда полезла в мою жизнь, когда приехала в больницу к моему сыну?! — перебил он так резко, что я даже вздрогнула.
— Что? При чем тут Сережка?
— При том, что, я тебя об этом не просил. — Его голос звучал все холоднее, а я словно онемела от этого обвинения и стояла, словно облитая ледяной водой, потеряв дар речи и способность огрызаться. — При том, что я не дурак и прекрасно знаю, как легко женщина может пробраться в жизнь мужчины, если найдет подход к его ребенку. Ты решила пойти этим путем?
Силы вдруг мне изменили, и я рухнула на стул, закрыв лицо руками и неудержимо дрожа.
— Хватит! — Господи, это не мой голос, это какое-то противное овечье блеяние. — Твой сын тут ни при чем… Я не использовала его… — я тут же разозлилась и вскинула голову, чтобы посмотреть в холодное лицо, — и ведь это ты меня с ним познакомил и сам постоянно предлагал меня подвезти, как ты вообще можешь меня в чем-то таком обвинять?..
Но он был отчасти прав. Я принимала его предложения поехать домой и на работу вместе. Я расспрашивала его о Сережке, я — идиотка! — приходила к нему домой и приезжала в больницу к его сыну, я ходила с ним в кафе и изображала олигофрена, абсолютной нормой воспринимающего такую противоестественную якобы дружбу между женатым мужчиной и тогда еще незамужней женщиной.
Господи, да я только раз или два задалась вопросом, а как ко всему этому относится его жена!
Да, Ростислав был прав: меня влекло к нему, на меня действовали эти чертовы кедр и сандал, и я в самом деле думала о том, что у нас могло бы быть, но… говоря с ним, целуя и позволяя себя целовать, я не любила его — я пыталась найти в нем спасение, забвение и силы на удар такой же меткости и глубины, который нанес мне Костя.
Хотя бы раз.
Хотя бы один-единственный, черт его возьми, раз.
— Я хотела переспать с тобой, чтобы отомстить мужу.
Тишина после моих слов была совсем короткой, а голос, прозвучавший за ней — безжалостно громким и спокойным.
— Это от него ты сбежала из деревни, да? От него уехала?
— Да, — еле слышно вымолвила я. — От него.
— А он тебя нашел.
— Да. — Я помолчала, зарываясь пальцами в волосы, теребя их так, что выдернула с десяток, но все-таки нашла в себе силы снова поднять голову и посмотреть на Ростислава, все так же стоящего рядом. Правда, тут же уткнулась взглядом в коленки, не желая видеть сочувствие в этих серых глазах. — Мы много ссорились и расстались, потому что не могли быть вместе, но когда Костя приехал сюда… я с чего-то решила, что все будет по-другому.
Тогда, в прошлый раз, когда мы говорили обо мне в той теперь уже злосчастной бильярдной зале, я выдала Ростиславу то, в чем боялась признаться сама. Я не просто уехала из Солнечногорки, я сбежала из дома, пока желание в который раз попробовать начать с Костей все сначала еще было не слишком сильным.
Я почти знала, что объявление о работе — это завлекалочка для дураков, но уцепилась за него, как за спасательный круг, когда потребовалось найти повод и причину. Мама качала головой, папа сыпал проклятьями и утверждал, что перестанет называть меня дочерью, если я сяду в поезд — я не слушала и не слышала их слов; я думала только о побеге.
— Прости, — сказала я, сжимая на коленях холодные руки. — То, что я хотела сделать, отвратительно. Мне так стыдно перед тобой.
Я услышала шаги по мягкому покрытию, скрадывающему звуки, а потом Ростислав пододвинул к моему стулу другой стул, опустился на него и тяжело вздохнул.
— Я же просил тебя не извиняться, Юстин. — Краем глаза я увидела, как он откинулся на спинку стула. — И я в этой ситуации тоже не святой агнец, к слову. У меня тоже были… причины.
На несколько секунд повисла тишина.
— Мы с Лидой уже давно поддерживаем видимость семьи ради сына, — сказал Ростислав после паузы, и в его словах была теперь отчетливо слышна горечь. — Мы сохраняем брак, потому что в случае развода моя бывшая жена и сын возвращаются во Владивосток, откуда Лида родом и где живет ее мать. Я буду видеть Сережку только раз или два в год, на каникулах… А я однажды поклялся, что никогда не разрушу свою семью и не стану для своего сына приходящим папой. Самонадеянный глупец.
Я покосилась на него; он смотрел прямо перед собой.
— Четыре года назад в моей жизни появилась женщина. Три года назад она из моей жизни исчезла, и почти одновременно появилась ты… — Ростислав сделал глубокий вдох, но мне не показалось, что он набирается сил для признания в любви. — Ты раздражала меня поначалу так сильно именно потому, что была такая же, как она. Меня потянуло к тебе потом так сильно, потому что ты была такая же, как она. Вы даже внешне с ней похожи: волосы, глаза, овал лица, а на той свадьбе… В какой-то момент я подумал, что схожу с ума. Я ревновал тебя так, что почти не соображал, что делаю и что говорю. Я был готов вытащить тебя из того кафе и…
Он снова глубоко вздохнул, заставляя себя замолчать.
— Ты ведь любишь своего мужа.
И, пока я приходила в себя после этих неожиданных, но ударивших меня прямо в сердце слов:
— Ты говорила ему об этом?
— Никогда, — одними губами прошептала я, снова глядя на него, и теперь Ростислав повернулся ко мне тоже. — А ты? Ты сказал ей?
Глаза его стали цвета потемневшего предгрозового неба.
— Да. Я сказал. Но было уже слишком поздно. Пока я раздумывал, стоит ли пересматривать свои принципы и уходить из семьи, она… Александра, ее звали Александра, — выговорил он медленно и будто через силу, — вспомнила о своих. Саша рассталась со мной незадолго до того, как Горский тебя повысил. Буквально пара дней.
И, потеряв женщину, которую любил, ты вернулся к нелюбимой, чтобы жить с ней ради своего сына.
Я как-то автоматически поднялась со стула, застегивая оставшуюся пуговицу пальто. В голове проплывали его поступки, мои слова, наши стычки, наши поездки, которые, как оказалось, были не заслугой Юстины Борисовны Тумановой/Лукьянчиковой, как таковой, а лишь заслугой ее сходства с Александрой, на которую она была так похожа.
Что же за мазохист ты, Макаров Ростислав, если готов видеть рядом с собой каждый день ту, что разбила твое сердце… и понимать, что, несмотря на внешность и характер, это совсем не она?
Я подумала о Лиде, о женщине в розовом платье, вынужденной улыбаться и изображать семейное счастье с мужчиной, который ей изменял — потому что она не хотела причинять боль своему ребенку и потому что ее отвергнутому любовницей мужу просто было некуда больше идти.
Что же за мазохистка ты, Макарова Лида, если готова простить слова любви, которые твой муж шептал чужой обнаженной женщине в чужой постели?
И это с его женой я хотела поменяться местами… И это его я считала образцовым отцом…
— Юстина.
Я остановила Ростислава жестом, хоть и малодушно не смогла встретиться с ним взглядом.
— Не делай хуже. Я пыталась с тобой забыть о своем муже, ты — о девушке, которую когда-то любил. Мы оба едва не совершили то, о чем могли бы жалеть всю жизнь. Я бы никогда ни тебе, ни себе этого не простила, и ты это знаешь, раз уж я так похожа на нее. — Я перевела дыхание, чувствуя, как стены вокруг в буквальном смысле на меня давят. — Я все-таки доберусь домой сама. Не провожай.
