Так, надо еще молока вскипятить. Где оно кстати? Вот. Но совсем мало. Надо послать Стэнли за продуктами.
– Прости, не сердись. А ты гово… цузски? Я у тебя…..тр Дам на…цуз… видела…Гюго.
И овощи, и масло заканчиваются, да и вообще надо купить чего-нибудь вкусненького, а лучше чего-нибудь, из чего можно вкусненькое приготовить.
– …Молчишь? Это секрет?
Нож! Где же нож? Нет, не этот, а любимый, маленький, острый, с удобной деревянной ручкой. Кто вообще трогает ножи в этом доме, кроме Мэри? Ага. Нашла. Ну и кто забыл его в холодильнике? Старею.
– Когда я была маленькой, мама заставляла меня учить французский, хотя сама не знала ни слова. Я была страшно ленива, и она взялась проверять мои домашние задания – переводы. Ох как я переводила! Глядя в книгу, бегло сочиняла текст на заданную тему от первого до последнего слова. Наверное после этого я и стала писательницей. Попалась я только на «Соборе». Мама Гюго очень любила. «Собор Парижской Богоматери» знала почти наизусть и, когда услышала историю Эсмеральды в моей интерпретации, то… Скандал был грандиозный. Я две недели сидела дома, месяц не ела сладкого. А французский все-таки выучила, но Гюго с тех пор не люблю. А ты?
– А я ем, мисс Гринхилл. Когда ешь, говорить вредно, от этого пища плохо усваивается.
Сухарь! Нет, хлеб как раз еще ничего, для пудинга подойдет. А вот Грегори – сухарь! Нельзя так говорить с женщиной, тем более с любимой. Тэсс тебе попалась – терпеливая девочка, любая другая на ее месте устроила бы скандал. И правильно сделала бы. Понятно, что от любви мужчины глупеют, но ведь не настолько же. После завтрака определенно надо будет провести с мальчиком разъяснительную работу.
– Вот вредина! Грегори… – Голос зазвучал глуше.
Обнимаются! Тэсс, определенно, мудрая девочка, лучшей жены и не найти.
– …спасибо тебе. Просто за то, что ты есть. Я давным-давно не была так спокойна и счастлива. Когда я пришла к тебе вчера, ты спал и был такой…
Молоко! Молоко убежало. Мэри, как не стыдно! Говорила тебе мама, что подслушивать нехорошо… А я и не подслушиваю, а просто слышу: они громко разговаривают. Все равно, нельзя быть такой любопытной. Вредно это и для души, и для тела, и для дела. И молока почти не осталось. Ладно, еще на порцию хватит. Главное, не проворонить. И покрошить орехи…
– А потом пришла Мэри. Я почему-то так испугалась сначала, как маленькая девочка, думала, что она будет ругаться. Представляешь? Я так даже мамы не боялась. Мэри тебя любит. Она мне про тебя рассказывала, про то, как ты был маленьким, как приходил к ней на кухню слушать сказки. Она рассказывает, а я стою и пытаюсь представить тебя маленьким и не могу. Вижу такого же, как сейчас, но меньше ростом. Так забавно. У тебя есть фотографии, где ты маленький?
– Я не люблю показывать свои детские фотографии. Это очень личное.
– Хоть одну. Есть с Мэри? Хочется посмотреть, какая она была двадцать лет назад. И с папой и с мамой тоже?
Ах!
– Ты счастливый. У тебя был отец, ты его помнишь, да? А я никогда не видела своего отца, не знаю, на кого он был похож. Нет ни одной фотографии. И мама ничего не рассказывала. Она растила меня одна, как многие женщины сейчас, всегда считала, что мне никакой отец и не нужен, хватит одной матери. Мне почти всегда хватало. Но иногда, особенно когда я была подростком, мне хотелось его найти. Не знаю зачем, просто увидеть, посмотреть на него, спросить, почему он бросил меня и маму, знал ли он вообще, что я есть. Почему ни разу не пришел, хотя бы посмотреть на меня, не искал?
Кровь пошла! Порезаться любимым ножом! Где же пластырь? Как нехорошо слушать, даже случайно, то, что тебе не предназначается. А как не слушать-то? Тьфу! Эти орехи теперь придется выбросить: все в крови – гадость. Что поделаешь, люблю рубить орехи ножом, не доверяю всяким блендерам, кухонным комбайнам, рецепт-то старинный, все кажется, что, если его готовить не так, как двести лет назад, что-нибудь да не получится. Но лучше переучиться, чем есть пудинг с пальцами. Сейчас и начну, буду взбивать яйца в блендере. Будь он неладен, шумит же, как пылесос.
– Тебе не надоело меня слушать? С чего это я ударилась в воспоминания? Может потому, что у меня давно не было человека, которому бы я доверяла. А тебе верю. Я так устала никому не верить, всех остерегаться. А с тобой так спокойно и надежно. Я тебя так люблю! А ты меня?
Заработал блендер.
– Мисс Тереза… честный…ловек…жен признаться… люблю лошадей…фессия. Моя жизнь…с рождения… управляющим…хозяин умер и по завещанию…раз он доверял…профессионалу… я не хотел быть владельцем, только остаться на этой ра… с лошадьми… и вдруг вместо… приехали вы…не понимаете, не разбираетесь…испугался вдруг…шадей, продадите мою жизнь… куда я по… как…рабатывать и, главное, лошади… заметил, что нравлюсь вам… решил… если вы в меня…быть милым, обходительным… даже переспать… сегодня утром… не могу притворя… даже ради… я солгал вам, мисс Тереза… меня уволить…рямо сейчас, я готов… поступил подло… я раскаиваюсь. Простите меня.
Раздался грохот, и хлопнула дверь. Перепуганная Мэри влетела в столовую.
– Что случилось?
За столом, спрятав в ладони лицо, сидел Грегори. Напротив него валялся стул Тэсс, ощетинившись ножками. Ее самой нигде не было.
– Что произошло?
Грегори поднял правую руку ладонью к Мэри в успокаивающем и отстраняющем жесте.
– Все в порядке, Мэри, все правильно. Оставь меня одного, пожалуйста, и не волнуйся. Все хорошо. – И он опять уронил голову на руки.
Растерянная Мэри ушла на кухню. Молоко шумело и поднималось, закипая. Мэри подошла к плите. В кастрюле в полупрозрачной желтоватой жидкости кружились снежные хлопья. Она тихо выключила конфорку. Больше в доме молока не было.
Ненавижу! Эта мысль носилась в голове Тэсс, взрывала сознание, выжигала изнутри, убивала. Ненавижу! Наверное, никогда в жизни Тэсс не испытывала такой всепоглощающей ненависти ни к одному живому существу. И к неживому тоже. Ненавижу! Хотелось все ломать, бить, крушить, рвать, разбрасывать, топтать, как сейчас растоптали ее, смешали с грязью, плюнули в душу и прошлись по ней грязными коваными ковбойскими сапогами в конском навозе. Ненавижу! Тэсс перевернула постель, скинула на пол подушки, одеяло, простыню, с наслаждением пошвыряла в противоположную стенку книги, потом отфутболила их под кровать. Опрокинула стулья. Увидела на одном из них платье. То самое, которое сняла сегодня утром. То самое, которое надела сегодня ночью… Со звоном и грохотом вывернула на пол содержимое ящиков стола, ища ножницы. Крича, исходя слезами, Тэсс резала, рвала и снова резала гадкое платье в бессильной попытке уничтожить все воспоминания об этой страшной ночи. Ненавижу, ненавижу, ненавижу тебя! Что ты сделал со мной?! Это все неправда, неправда, неправда!.. Ты лжешь, все время лжешь! Господи, ну почему я так его люблю?!
