Обернулась от знакомого с детства горячего ощущения на спине: в двери стояли рабочие в саронгах. Они поднялись неслышно, как по гнилостной почве джунглей – чтоб не скрипнула ветка. Они смотрели с собачьей печалью. Мария бросилась закрывать двери, но они уже вошли. Из трещин на их стопах посыпалось крошево улиц. В них не было требовательной уверенности отчима, ледяной повелительности мужа, только голод бродячих животных. Они умоляюще схватили ее руки. Вдовы всё так же ошарашенно смотрели с крыши в дверной проём. Мария выгнулась, но крепкие от работы руки были сильней. Она изворачивалась, как рыба, которую бросили собачьей стае. Широкие шаги друга послышались на лестнице.
– Эй, – крикнул Гоувинд, будто бросил в стаю камень. Они ринулись вниз так же безмолвно, как и пришли. Смущённо Гоувинд поправил Марии волосы, поднёс зажигалку к её сигарете. Извиняясь за весь свой народ, произнёс:
– Ничтожные деревенские парни! Никогда не видели ничего женского, кроме кистей рук. Всё нормально, о’кей, о’кей.
– Да ничего, ты вовремя пришёл, – сказала она, элегантно закуривая. – Не надо Амиру говорить, будет переживать.
Гоувинд испугался её спокойствию.
Вечером к ним поднялся владелец квартиры. Он кричал:
– Дворец Ашриты – порядочный дом. Я его хозяин, столько лет! В первый раз горю от позора, перед всей улицей. Люди говорят, у вас тут творится такое, о чём стыдно думать мысли!
Сначала он хотел выселить всех, но Амир упрашивал оставить Азифа и Гоувинда. Клялся, что они ни при чём:
– Сэр, вина только на мне, только на мне. Они ничего не знали, их в квартире не было, – Амир качал головой влево-вправо, влево-вправо. Руки его показывали разные жесты: он подносил их то ко лбу, то к сердцу, то вертел кистью, как невидимым кубком. Хозяин качал точно так же и тоже постоянно касался рукой лба.
– Тогда уезжай с ней! – хозяин даже не посмотрел на Марию и махнул что есть силы рукой вверх. – Увижу вас здесь вечером – вызову старосту квартала и полицию.
Он качал, качал головой, и все молчали.
– Как я отмою тень со стен моей «Ашриты»? Никаких женщин больше вы сюда не приведёте, – сказал он перепуганному Гоувинду и вышел, оставляя дверь распахнутой.
– Неужели из-за такой глупости нас выгоняют? – спокойно сказала Мария, она улыбалась.
– Это не глупость, здесь это не глупость, – ответил Амир, на висках у него выступили капли пота, на лбу появился залом.
Вместо репетиции Амир пошёл искать жильё. Мария собирала вещи, с любовью раскладывая рубашки Амира, чашку со сколотым краем, кастрюльку для варки кофе. Она совсем не волновалась, как блаженная, и даже напевала песенку, услышанную по радио, коверкая слова. Гоувинд и Азиф курили, поджимали губы, качали головами и поднимали вверх невидимые чаши.
Дай мне дом, который легко унести,
Не набитый клочками пустых разговоров,
Там, где я и сама становлюсь перебором,
Чрезмерно раздутым и в каждой щели.
АРУНДХАТИ СУБРИМАНИАМ, «ДОМ»
К вечеру Амир пришёл. Он хлопнул рукой сначала по руке Гоувинда, потом по руке Азифа, каждого коротко обнял. Качнул головой вправо-влево. Подхватил сумки и кивнул Марии на дверь. Спустились в ранние сумерки. Мария следовала за Амиром. Она только сейчас поняла, как мало у них вещей. Ничтожно мало, чтоб защититься от огромного тропического мира. Этот мир шумел, словно тысячи диких обезьян, крался по соседнему проулку, как тигр на охоте. Где-то в глубине неба рождался муссон, и листья пальм стучали в тревоге.
Мария не понимала, почему идут они в сторону от Колони-роуд, от метро, дорог с шустрыми моторикшами. Ей казалось, они должны шагать туда, в бетонный распахнутый рот, туда, где жизнь.
Но они прошли совсем немного по лабиринту, в котором разноцветные дома окутывало влагой сумерек. Коридорами последних улиц они вышли на свалку. В шёлковой пыли ровным слоем валялись пакеты, обёртки, дощечки, самый ничтожный мусор. В нём копошились обросшие шерстью поросята.
По тропинке, проложенной среди отбросов, они вошли в рыбацкую деревушку. Домики были сколочены из обломков шифера и покрыты синим брезентом. В них зияли дыры и щели. Нищенские постройки, хуже сараев для животных в стране Марии, прижимались друг к другу, защищаясь от невидимого врага. Вместе они составляли улицу с множеством кривых дверей. Улица упиралась в бурую воду залива Малед-крик. У воды на кольях, скреплённых в сложную многоярусную конструкцию, сохли острые рыбины. Запах рыбьих тел, свежих и сгнивших, туго наполнял воздух.
Здесь жил рыбацкий народец коли, мои основатели. Первых моих людей, коренных мумбайкаров [24], прижали к морю кондоминиумы с белыми стенами и бассейнами во дворах; вытеснили к самому краю магазины с дизайнерскими сари, магистрали, кинотеатры и фабрики. Океан, почитаемый коли как живой, залило нечистотами.
Коли на старых лодках с каждым днём трудней добывать рыбу в отравленной воде. Всё дальше приходится плыть от помертвевших берегов. Помню, как в начале времён их поселения обнимали мангровые заросли, и сам я был зародышем. Народ коли, смелые рыбаки, давали первые имена моим островам.
Изгнанники ступали по нежной пыли улочки. Люди столпились в тёмных проёмах лачуг, смотрели на них, покачивали головами, улыбались. Амир отворил одну из деревянных дверей, разбухшую от влаги. Он открыл эту дверь таким движением, словно приглашал Марию пройти в вестибюль концертного зала, где скоро заиграет всемирно известный оркестр.
Свет тающего солнца лёг на земляной пол, на который были брошены несколько дощечек. Закат осветил узкие двухъярусные нары из досок, прогнутых прежними хозяевами, пластмассовые вёдра и тазы в углу, антресоль под потолком. Это жилище оставили недавно, и тяжёлый дух чужих людей стоял, зажатый шифером.
Мария встала у входа, оцепенев. Улицу пересекла толстая крыса, она влезла под каменную ступеньку соседнего домишки и посмотрела оттуда бусинами глаз. Мария закрыла рот ладонью, быстрым шагом на каблучках прошла в конец улицы, на свалку, где её вырвало несколько раз. Амир подошёл и, не приближаясь к ней, сказал:
– Пойдём. Не веди себя так, люди смотрят. Туалет женщин вот там, – он показал на кривой сарай в стороне от улочки.
Потом он сказал:
– Большая удача, что я нашёл этот дом.
Они вернулись в лачугу. Он полил ей на руки воду из бутылки на земляной пол, и образовавшаяся там грязь напомнила ей лето за городом, дорогу после дождя. Марии показалось, что она обошла всю землю, стала слабой и усталой. Она постелила простынь на верхние доски нар. Ощупала её на прочность, забралась и
