– закатов,
Бензиновых дней…
АРУНДХАТИ СУБРАМАНИАМ, «ГДЕ Я ЖИВУ»
Амир ходил на репетиции и в основном чувствовал себя там полным дураком. У него был, конечно, этот странный дар, очень тонкий, неразгаданный, который оттачивается опытом, тысячекратным повторением. Но от тревог он ощущал себя обнажённым, с талантом новичка в мареве рассеянных знаний.
Сир, который раньше хвалил его, теперь каждый день делал замечания, раздражался и не понимал, почему Амир не показывает простых вещей. Амир очень горевал. Он был убеждён, что его репутация в труппе стремительно падает.
Из-за этого он много и усердно трудился, выполнял разные сценки перед зеркалами. Он записался в библиотеку и читал там книгу Михаила Чехова «О технике актёра», второй том «Работы актёра над собой» Константина Станиславского. Тома первого в фонде не нашлось, из второго было вырвано много листов. Амир упорно продирался сквозь отвратительный перевод и разорванные смыслы.
Он читал также переведённый с санскрита на хинди текст «Натьяшастры» – древнего трактата об искусстве драмы и комментарии к нему. Часто в это время скучал по Марии, как ребёнок по матери.
Мария скучала по нему ещё сильнее. Ревновала Амира к актрисам и считала, что женщины вокруг испытывают к нему то же, что она, мечтают остаться с ним наедине. Она молчала, но иногда перед его уходом у неё всё-таки вырывалось:
– Ты там будешь с другими артистками, – и её молочные щёки вспыхивали. Ей казалось, что в театре ставят одни любовные сцены.
– Меня не впечатляют коричневые девушки, только девушки с белой кожей, – небрежно говорил Амир. Только с Марией он мог быть плохим парнем, у которого есть выбор.
Коричневые девушки из труппы были озабочены другими вещами. Они с утра до ночи думали, как бы сняться в фильме, выйти замуж, жить в новых высотках, а не в съёмных щелях с подругами, наладить свою бестолковую жизнь. Истории, как у Гоувинда с Муктой, случались крайне редко. Актёров из своих не воспринимали как партию – к чему это всё, только настрадаешься. Некоторым нравились правильные черты Амира, но они выкидывали их из головы как пустую трату собственной красоты. В любой момент красота могла стать разменной монетой в сделке судьбы, её надо было держать наготове. «Жених должен быть устроенный» – так учили девушек с детства.
В Амире девушки видели друга, с которым они страдают вместе на репетициях, на представлениях, рассказывая чужие судьбы в тёмный зал, и потом, когда узнают, сколько зрителей приходило.
От ужасающих видений, в которых Амир обнимал смуглых красавиц, Мария отвлекалась сочинением писем домой. Детей никогда не звали к телефону, оставляли трубку посреди бесконечных шелестящих пространств. Голоса таяли где-то вдалеке, она прислушивалась изо всех сил. Всё чаще случалось, что связь обрывалась, и огромный счёт разделял их больше, чем километры. Почта тоже оказалась дорогой, много денег уходило из скудного запаса, а ей никто ни разу не ответил. Но писать было нужно, чтобы там, в далёкой стране, не переживали хотя бы за её жизнь.
Те иноземцы, её родня, никакого понятия не имели, как гостеприимен я, Галаджункья. Каждый найдёт приют на моих сросшихся островах. Родные Марии думали, что она отправилась в дикое племя людоедов, на чьих лицах запеклась человечья кровь. Мария же посылала им кружевные виды Колабы. Чёрно-белые фото, снятые ещё до Независимости, карточки с моей жемчужиной – станцией Чхатрапатишиваджи, резной фасад отеля «Тадж», что глядит в бурые аравийские течения, массивные Ворота в Индию, в которые можно зайти, но нельзя выйти.
С обратной стороны карточек с чудесами Мария писала больше о погоде, о том, что постоянно тепло и у неё всё хорошо. Она просила дать ей время на обустройство и поиск работы. Её профессия – юрист – здесь никуда не годилась, даже зная язык, ей потребовались бы годы, чтобы выучить законы и осознать систему прецедента, смешанного с обычаями и приправленного исламом, индуизмом и сикхизмом, а также получить диплом. Она и дома не смыслила в законах: муж заставил её пройти заочный курс для лоска.
Она хотела пойти работать горничной или продавать самосы, но Амир сказал, что её обманут в два счёта, а слуги – только далиты и рынок их поделён.
– Чтоб найти воду, нужно копать глубокий колодец. Иногда в жизни надо подождать. Не за секунду, но я соберу тебе на билет. Не за минуту, но мы переедем в другой дом, – говорил он очень спокойно, так, что никакого сомнения нельзя было найти в янтарных глазах. Мария смотрела на него подозрительно.
После почты Мария покупала сигаретку на повороте к пляжу, закуривала от болтающейся зажигалки. Через проулок шла посмотреть на океан, она так его любила. Бессменная декорация к человеческой суете, за которую не надо платить. Мария садилась на ступеньках над грязным пляжем. На камнях, сваленных у волноотбойной стены, сидели компании тощих пареньков. Все до единого пялились на неё тоскливыми глазами. Всем охота было разглядеть существо с пушистыми волосами, которое будто выбросила с пеной волна. Некоторые подходили и перепуганные до смерти пытались завести разговор, заикаясь и млея. Она отвечала голосом взрослой женщины, которой когда-то была:
– Извините, я не разговариваю с незнакомцами.
В один из дней Мария обнаружила, что после отправки открытки с видом библиотеки Азиатского общества, построенной в благородном греческом стиле, денег осталось только на сигарету или пару бананов – на выбор. Она купила сигарету и под умоляющими взглядами курила и смотрела в горизонт.
Пока, как идеальную луну,
Ты голову кладёшь мне на колени.
ТИШАНИ ДОШИ, «ПОЭМА ЛЮБВИ»
В проходной комнатке Амир мучился с образом кашмирского старика. Когда Мария вошла, он возвратился в самого себя и расстроенно сказал:
– Зачем ты ходишь одна? Ведь я прошу тебя не гулять одной в таком коротком виде, – волнуясь, он путал английские слова. Из трёх языков, которые он знал, Мария хоть немного понимала этот.
– Ты белая леди, ходишь одна, сидишь одна на пляже. Не сиди одна на пляже.
Мария смотрела на него, в ней всё смеялось от удовольствия. Она белая леди, возможно, единственная на много улиц вокруг. Амир ей что-то запрещает, ревнует. Его янтарные глаза блестели, там внутри бродило доброе солнце.
Она его не боялась. Если бы они сразились вдруг, то она, наверное, долго не уступала бы ему в схватке, сильное, северное дитя. Но её останавливала, как рубеж запретного, его скрытая
