Мэри, не говоря ни слова, вышла на улицу. Ее проводили взрывы хохота.
Она стояла посреди пустынной площади под потоками дождя. Значит, случилось худшее, и кража лошади раскрылась. Она бессмысленно глядела в темноту перед собой. Какое теперь наказание ожидает его за воровство? Вешают ли за это, как за убийство? Ей стало дурно. Значит, Джем потерян для нее навсегда, и она никогда больше его не увидит! Короткое приключение закончилось. Она бесцельно побрела в направлении холма. Если бы она согласилась остаться на ночь в Ланстоне, этого бы не случилось! Они нашли бы какую-нибудь комнату и были бы вместе этой ночью и любили друг друга.
Даже если бы его схватили утром, эти часы они провели бы вдвоем. Теперь, когда его не было с ней, ее разум и тело кричали от обиды и несправедливости — она желала его как никогда. Да, ошибки уже не исправить. Его повесят, и он умрет в петле, как его отец.
Ничего хорошего не осталось в Ланстоне — он был мрачным, серым, враждебным. Мэри шла по дороге в «Джамайку-Инн» и не думала о предстоящих милях. Если любовь к мужчине столь болезненна — это ей не нужно. Любовь лишает человека душевного равновесия и мужества, она превратила Мэри в беспомощное дитя, утратившее всю свою силу и решительность. Дорога круто уходила вверх. Мэри вспомнила, как днем они неслись по ней, подпрыгивая на ухабах. Внезапно она замедлила шаги. Идти дальше было безумием; дорогу развезло, и через пару миль она выбьется из сил.
Она обернулась и посмотрела на город, лежащий внизу, в мерцающих огнях. Может быть, кто-нибудь пустит ее переночевать? Ветер трепал ее мокрые волосы. Деревья вдоль дороги гнулись и скрипели.
Мэри почти бежала под горку, подгоняемая ветром, словно осенний листок, когда в темноте увидела карету, что поднималась ей навстречу. Когда они поравнялись, Мэри окликнула кучера, закутанного в плащ.
— Вы не в Бодмин? У вас есть пассажиры?
Кучер помотал головой, но прежде чем Мэри сделала шаг в сторону, из окна кареты протянулась рука.
— Что делает Мэри Йеллан в Ланстоне в рождественскую ночь? — послышался глуховатый голос. Рука была твердой, но голос ласковым. В окне показалось бледное лицо. Из-под широкополой шляпы на нее смотрели знакомые глаза настоятеля из Алтарнана.
Она рассматривала его профиль. Тонкий нос напоминал птичий клюв. Губы, узкие и бесцветные, были плотно сжаты. Подбородок покоился на длинной трости черного дерева, зажатой между колен.
Она никак не могла разглядеть его глаз — они были прикрыты белесыми ресницами. Ресницы дрогнули, и прозрачные, как стекло, глаза взглянули на нее.
— Итак, мы снова путешествуем вместе, — сказал он. Голос был тихим и ласковым, как у женщины. — Снова судьба в пути посылает мне вас. Вы промокли до нитки, вам надо переодеться.
Она молчала, стараясь отцепить булавку с промокшей накидки.
— Там есть шерстяной плед, закутайтесь в него и согрейтесь, — предложил он. — Что касается башмаков — лучше совсем разуться. В карете достаточно тепло.
Забившись в темный угол кареты, Мэри сбросила промокшую накидку, испачканную одежду и, оставшись в одной сорочке, закуталась в одеяло, которое он протянул ей. Мокрые волосы рассыпались по плечам. Она чувствовала себя как ребенок, пойманный на шалости, и сидела, смиренно сложив руки на коленях.
— Ну-с? — повторил он почти строго, и она послушно начала пересказывать весь прожитый день. Как и в тот раз, в Алтарнане, было в священнике что-то, что лишало ее уверенности в себе, почему-то хотелось выглядеть недалекой, темной, деревенской. Рассказ про девицу, которая дала себя одурачить на ярмарке в Ланстоне и осталась брошенной своим ухажером, звучал сбивчиво и до ужаса банально. Мэри представила Джема, как объездчика лошадей, с которым она познакомилась на болотах. В Ланстоне у него вышла неприятность с продажей лошади, и она боится, что его уличили в нечестности.
Она догадывалась, что Френсис Дейви думает о ней: молодая девушка отправляется в Ланстон со случайным знакомым, потом теряет его и теперь слоняется ночью под дождем, словно уличная женщина. Он дослушал ее молча, только раза два сглотнул, пристально глядя на нее.
— Значит, вы вовсе не так одиноки, — проговорил он, — и «Джамайка-Инн» не настолько изолирована от внешнего мира, как я предполагал.
Мэри покраснела, почувствовав себя виноватой, словно совершила нечто недостойное.
— Как зовут вашего спутника? — бесстрастно спросил он.
— Это брат моего дяди, — призналась она. — Вы, конечно, плохо обо мне думаете, — торопливо продолжала Мэри. — При всем моем отвращении к дяде водить компанию с его братом?.. Он нечестный человек и вор, он сам мне об этом сказал, но… — Голос ее задрожал и смолк.
В конце концов Джем ничего не отрицал, он даже не особенно пытался защищаться, когда она обвиняла его. А теперь, неизвестно почему, она сама его выгораживала, и все из-за этих его рук и поцелуев.
— Вы хотите сказать, что брат хозяина не знает о его ночных делах? — вежливо вопрошал священник.
Мэри в отчаянии сложила руки.
— Я не знаю, у меня нет доказательств. Он сказал только, что никогда никого не убивал. И я верю ему. Он еще сказал, что его брат непременно попадет в руки закона, и это будет скоро. Будь он одним из шайки, он бы так не говорил, правда? — Мэри пыталась скорее убедить себя, чем сидящего рядом человека: вопрос невиновности Джема внезапно приобрел жизненную важность.
— Вы говорили мне в прошлый раз, что немного знакомы со сквайром, — продолжала она. — Вы могли бы попросить его проявить милосердие к Джему, когда придет расплата? В конце концов, он же еще молод и может начать жизнь сначала.
— Мое знакомство с мистером Бассетом самое поверхностное, — вежливо отвечал священник. — Мы пару раз встречались и разговаривали о наших прихожанах. Едва ли он отпустит вора, даже ради меня, особенно если он — брат хозяина «Джамайки-Инн».
Мэри промолчала. Снова этот странный слуга Божий говорил безупречные слова, и возразить было нечего.
— Вы, кажется, беспокоитесь о его судьбе? — спросил священник, и ей послышалась насмешка в его голосе. — А что, если ваш протеже, как и его брат, виновен в посягательстве на имущество и жизнь своих сограждан — что тогда, Мэри Йеллан? Вы все равно будете думать, как спасти его?
Мэри ощутила его руку на своем плече, холодную и бесплотную, — и вдруг разрыдалась, как обиженный ребенок. Все смешалось: хлопоты дня, и страх, и разочарование, и любовь к человеку, которого навсегда потеряла.
— Я не знаю, — всхлипывала она. — Я попала в ловушку, и все из-за человека, которого презираю! Я не хочу любить, как женщина, чувствовать, как женщина, мистер Дейви, это ужасно! Это крест на всю жизнь! Я не хочу этого!
