готово было вырваться из груди, на ладошках выступили капли пота.
Я судорожно сглотнула и произнесла первое, что пришло в голову:
- Я... пойду... пожалуй. Спокойной ночи, Арсений Валерьевич.
- Спокойной ночи, Мила, - ответил учитель, не спуская с меня потемневших глаз.
10
Первое, что я увидела, открыв глаза утром, было улыбающееся лицо Арсения
Валерьевича.
Хм...
Я зажмурилась, на всякий случай потерла глаза кулачками и вновь распахнула их.
Напротив меня располагался огромный, практически во всю стену, коллаж,
состоящий из полароидных снимков. На них были запечатлены - вдвоем или в
одиночку - Арсений Валерьевич и очаровательная пухленькая девушка с копной
удивительно красивых почти оранжевых волос, с очаровательными веснушками на
курносом носике и прямо-таки обезоруживающей улыбкой.
Женя...
Догадка настолько поразила меня, я сползла с постели и, словно завороженная,
приблизилась к стене, пытаясь вобрать в себя каждую эмоцию, каждое
мгновение...
На одном из снимков они улыбались друг другу, поедая мороженное в вафельных
рожках... Вот он держит ее на руках, а она смеется чему-то, запрокинув голову
назад... Она бежит по маковому полю, раскинув руки в стороны и подставив солнцу
улыбающееся лицо... Он сидит за учебниками, наморщив лоб, с карандашным
огрызком за ухом, покусывая кончик ручки... Она, одетая в мужскую рубашку, с
распущенными по спине всклокоченными волосами, рисует натюрморт,
сосредоточенная и серьезная... Вот они играют в шахматы и, судя по ее
возмущенному лицу и загадочной улыбке Арсения Валерьевича, он побеждает...
Танцуют в на крыше в лучах заходящего солнца... Он целует ее, обхватив ее лицо
руками...
Этот снимок я рассматривала дольше остальных - с неистово бьющимся сердцем,
задержав дыхание, в смятении прижав руки к груди.
Во время поцелуя глаза Арсения Валерьевича были открыты - в них была
нежность... любовь... и боль... Да-да, именно боль. Возможно, от осознания того,
что она умирает. Или же ему была невыносима сама мысль, что когда-нибудь ее не
станет и этот мир перестанет также существовать и для него. Он так пристально
смотрел на нее, словно пытался запомнить малейшую черточку на ее смешливом
лице, ее глаза, нос, губы, ее улыбку, которая была ее неизменной спутницей - в
этом я успела убедиться, разглядывая эти многочисленные снимки.
Почему-то я была убеждена, что этот коллаж был подарком ему от нее...
- Мила? - услышала я приглушенный голос учителя по ту сторону двери. - Вы
проснулись? Простите, мне нужно уходить. И я хотел...
Я распахнула дверь. Арсений Валерьевич умолк, уставившись на мое бледное
лицо.
- Что-то случилось, Мила? - сглотнув, произнес он. - Вы... хорошо себя чувствуете?
- Да. Я в порядке. И... ребенок тоже, - добавила я зачем-то.
- Я рад, - улыбнулся он одними губами. - Позвольте, я покажу вам, что где лежит.
Я прошлепала за ним на кухню, где на барной стойке уже стояли тарелка с
золотистыми тостами, вазочка с джемом, хромированные масленка и сахарница.
- Я обычно жарю себе тосты, - показал в направлении стойки Арсений
Валерьевич, - здесь же джем, масло. В холодильнике - апельсиновый сок, сливки.
Кофе - на плите в турке. Если предпочитаете чай, он в френч-прессе на столе.
Ешьте, не стесняйтесь. Посуду я помою сам, когда вернусь.
- А вы? - подняла я вопросительно брови.
- Я уже позавтракал. Что-то еще?
Я задумчиво закусила губу, плавным движением намазывая на тост масло.
- А когда вы вернетесь? - деловито поинтересовалась я.
- В половине двенадцатого.
- Понят... Ух ты! - не сдержавшись, воскликнула я, откусив кусочек от тонкого в
меру зажаристого тоста. - Это... это просто... Я в жизни не ела ничего более
вкусного!
- Я рад, что вам понравилось, - губы учителя тронула долгожданная улыбка. - Не
думал, что вас можно удивить каким-то банальным тостом.
- Если бы вы каждое утро на протяжении почти семнадцати лет ели овсяную
кашу, этот тост не показался бы вам банальным.
- Понимаю, - склонил учитель голову на бок, с улыбкой наблюдая, как я с
жадностью поедаю очередной - уже наверное четвертый - тост, перед этим густо
намазав его толстым слоем масла и джема из черной смородины. - Мне нужно
идти, Мила, а вы завтракайте, не торопитесь. Ключ оставите у консьержки,
хорошо? И позвоните матери. Скажите, что заночевали у подруги.
"Ключ оставите у консьержки"? То есть перевести это можно примерно так:
"Чтобы, когда я вернусь, ноги вашей здесь больше не было"? Так что ли?
- Ха! - язвительно произнесла я, стараясь не думать над тем, как хитро он
пытается избавиться от меня. - И это мне говорит учитель? А как же "врать - не
хорошо" и все такое прочее?
Слегка изломленная правая бровь была ответом на мое ершистое замечание.
- Что? - невозмутимо поинтересовалась я, подливая в чашку кофе. - Или я
ошибаюсь?
- Нет проблем, Мила. Скажите, что считаете нужным. Я не против, если это будет
правда. Скажите, что беременны, что отец ребенка Артем Жданов, и что вы
напились в стельку, празднуя столь радостное для вас событие. А затем вас
вырвало на учителя литературы, и он отвез вас к себе домой, где вы и провели эту
ночь. Я... что-то упустил? - криво усмехнулся он.
- Идите вы знаете куда! - вскочила я, разъяренная, на ноги. - Можно подумать, у
вас жизнь удалась, и вам нечего скрывать от других! К вашему сведению, я не
просила вас помогать мне. Если вы не заметили, там в баре был Артем. Он бы и
позаботился обо мне. И - да, мы целовались! В отличии от вас, его не нужно
просить об этом. И вообще - я не желаю вас больше видеть! Понятно вам?
И я пулей рванула в ванную, чтобы вволю там нареветься или разбить что-нибудь
или... Но меня перехватили, развернули и несколько раз встряхнули, чего я никак
не ожидала.
- Мила, дурочка вы этакая, когда вы поймете, что Жданов этот лишь использует
вас? Думаете, он любит вас? Ему нужен только...
Он осекся, какое-то время напряженно вглядывался в мое лицо, затем резко
отпустил и, развернувшись, вышел из квартиры.
Запихав в рот оставшийся кусочек тоста, я аккуратно стряхнула с халата крошки,
