Оставалось только ощутить его, Брук содрогнулась от желания соприкоснуться с ним губами.
— Я передумал, — сказал он, обдавая теплым дыханием ее кожу.
— Насчет кофе? — спросила она.
Он кивнул, коснувшись губами ее волос и мочки уха.
— У меня есть чай, — выдавила она из себя. — Сельтерская. И пиво.
Он лишь отрицательно качал головой при каждом предложении, все приближаясь к ней. Ее колени враз ослабели, как и ее решимость.
— Так ты ничего не будешь пить?
— Выпью, — пробормотал Дункан. — Но попозже.
Попозже? Значит, он собирается остаться? На ночь?
— Дункан?
— Ммм?
— Что мы будем делать?
Мгновение-другое он оставался на месте, молча стоя у нее за спиной. Слишком близко и слишком далеко для того, чтобы она могла насладиться им.
— У тебя есть музыка?
Музыка? Она кивнула.
— В шкафу. В гостиной.
— Тогда потанцуем, — предложил он.
Обхватив своей большой рукой ее запястье, которое никогда еще не казалось таким маленьким, он повел ее в окутанную темнотой гостиную.
Он очень плавно двигался. И при этом держал ее, словно хозяин, по-собственнически — или это от отчаяния? — касаясь бедрами и коленями.
Они медленно танцевали под тихую, завораживающую мелодию.
Брук чувствовала запах кофе. Легкий интригующий аромат, к которому примешивался его теплый, такой уже знакомый запах, а также запах нагретой хвои и темно-красных свечей, которые она зажигала днем.
Брук прильнула к нему, и в ответ он прижал ее еще теснее, пока она не потеряла способность отличать его дыхание от своего. Пока ее пульс не забился в унисон с тяжелым стуком, глухо звучащим в его груди.
Дункан сжал ее пальцы одной рукой, и кожу стало покалывать от возбуждения. А другая ладонь, которую он держал у нее на спине, двигалась все ниже и ниже — с каждым тактом музыки и с каждым их шагом.
И где-то между Генделем и Чайковским, между ее вздохом и его то ли стоном, то ли еле сдерживаемым криком Брук окончательно влюбилась в Дункана! Сварливого, черствого, заботливого, чуткого доктора Кокса.
Уткнувшись лицом в его шею, она легко поцеловала его, слегка коснувшись губами кожи над воротником рубашки. И тут же почувствовала, как он напрягся.
Когда кончилась музыка и сменился диск, когда зазвучала следующая мелодия, она принялась полушептать-полупеть «Рождественскую песню».
— Я хочу слышать, как ты поешь, — хрипло произнес он.
— Я не пою, — покачала она головой, зная, что он слышал ее пение в душе.
— Да нет же, ты поешь, — мягко возразил он, взял ее за руку и потянул за собой.
Брук послушно последовала за ним, точно зная, куда он направляется, куда они направляются и что там произойдет.
Она отбросила в сторону все трезвые доводы и логичные возражения, возникшие у нее в подсознании. Сейчас не время думать. Сейчас время чувствовать. Она хотела, чтобы Дункан унес ее туда, где она еще никогда не была.
Он направился на свет в коридоре, который просачивался из-под плохо прикрытой двери ванной комнаты. Этого было достаточно. Она видела, как его глаза засверкали от возбуждения, когда он открыл дверь в ванную и потянул Брук за собой. Зайдя ей за спину, он развязал ленту, и ее тяжелые черные волосы упали на плечи мягкой волной. Это было странное чувство. А потом, когда его пальцы скользнули по ее голове, оно стало совершенно необузданным и бешеным. Дункан поцеловал ее.
— Я хочу слышать, как ты поешь!
Она слышала музыку, доносящуюся из гостиной. Он слегка коснулся губами ее губ.
— Спой мне, Брук!
Как она могла петь, когда его губы так близко? Когда ей так хотелось поцеловать его?
Она обняла его за плечи, но он отступил.
— Спой мне!
— Сейчас? — пробормотала она, растерянно глядя на него.
— Сейчас, — кивнул он. И Брук запела.
Одно, другое слово… Еще одно… Она хваталась за слова, доносящиеся из другой комнаты, словно за спасительную соломинку. Мелодия была легка, но проклятые слова словно ускользали от нее.
Однако вскоре Брук поняла, что слов и не нужно, что Дункан больше всего на свете хотел слышать ее голос. Пусть фальшивящий. Пусть без слов…
Он слушал, закрыв глаза, запустив руки в ее волосы, улавливая губами смысл слов, слетающих с ее уст. Значение имели только звуки. Ее шепот. Ее тревожные стоны. Ее хриплый шепот.
А потом последовал самый сексуальный поцелуй, который она когда-либо знала.
И стало еще лучше, когда Дункан отпустил ее и наклонился, чтобы повернуть кран. Он взял гель для душа, пахнущий цветами, и пустил струю в текущую воду. Запенились пузыри, и комната наполнилась паром и ароматом цветущего луга.
Брук едва могла дышать.
Дункан сбросил свою куртку, швырнул ее на спинку стула, расстегнул две верхние пуговки рубашки и две верхние пуговки платья Брук. Потом он развернул ее, снова притянул к себе и с силой поднял ее подбородок.
Она посмотрела в зеркало. На чуть запотевшем стекле проявилось их отражение: его лицо рядом с ее. Его глаза блестели, ее — еще больше. Одной рукой он обнял ее за талию, а другая приблизилась к третьей пуговке ее платья. Приблизилась и остановилась.
Его взгляд в зеркале встретился с ее взглядом.
— Я знаю, что ты умеешь петь, Брук. Я слушаю тебя. Каждое утро. Ставлю будильник, чтобы встать в это время.
— Я тоже слышу тебя, — прошептала она. — Слышу, как ты входишь в ванную и выходишь из нее. Слышу, как ты задергиваешь занавеску. Слышу, как ты пускаешь воду.
Он посмотрел на ряд пуговок и принялся медленно их расстегивать. Извлек одну из петли, перешел к следующей и продолжал, пока ее лиф не распахнулся, открыв обнаженные груди с темными сосками, ярко выделяющимися на фоне бледной кожи.
Их глаза снова встретились в зеркале. Затем она посмотрела на его руку, обхватившую ее правую грудь.
А когда его ладонь приняла форму чаши, Брук застонала, сначала тихо, затем громче.
— Ну же, Брук! Спой мне, — сказал он, разжигая огонь в ее теле.
Эту песню она могла спеть. Ее голова опустилась ему на плечо. Какое новое, совершенно неожиданное чувство, думала она по мере того, как возрастало ее возбуждение. Никогда, никогда, никогда она не чувствовала ничего подобного!
Ее тело болело, желая чего-то неизвестного. Сердце бешено забилось, словно только что вернулось к жизни.
Дункан положил руки ей на плечи и стал медленно стягивать с них платье. Шелк слегка касался ее бедер, и, как только он сделал шаг назад, ткань скользнула на пол.
Она стояла, отражаясь в зеркале, только в кусочке красного атласа и черных туфлях на каблуках. Его взгляд блуждал по ней, руки проделывали тот же путь, едва касаясь кожи.
