– Спи сладко, моя лада.
Княгиня думала, что Ждана уснула, ожидая её, но та летала невидимой птицей над землёй в поисках могилы Северги. Всю Воронецкую землю облетела она, пока не увидела полянку с родником и сосной… Деревянное лицо дышало нездешним покоем, который прохладным облаком окутывал душу и загонял слёзы вглубь.
Утром глаза Жданы были уже сухи, она улыбалась супруге и детям, но перед мысленным взором стояла сосна с лицом навьи – не тихорощенская, обычная. Едва выдалась свободная минутка, как Ждана тут же устремилась в проход… Она никогда не видела ни Рамут, ни волшебного камня, но облик полянки из сна вывел её на точно такую же, только настоящую. В ноздри ей сразу ударил медвяно-луговой дух с хвойной горчинкой. Сколько же здесь пестрело цветов! Тёплая сила земли породила этот душистый ковёр, а родник сверкал на солнце серебристым рукавом, обнимая этот яркий островок с жаркой и животворной силой Тиши. Ждана застыла перед сосной, шагнувшей прямо из её ночного видения стройным лесным воином, одетым в доспехи из янтарной коры и плащ из величественного спокойствия. Вот оно, лицо… И даже шрам виднелся едва приметной бороздкой.
Детские голоса птичьим щебетом ворвались в скорбное оцепенение Жданы. У края полянки стоял маленький пригожий домик с резными наличниками, сложенный из ещё совсем свежих и золотисто-светлых отёсанных брёвен, а среди колышущегося под ветерком разноцветья разговаривали, смеялись и плели венки трое – молодая навья и две очень похожих на неё девочки. Густой и тёмный, как безлунная ночь, водопад волос навьи струился по её спине, а передние пряди были заплетены в косички, украшенные на концах пёрышками и бусинками. Очелье-тесёмка опоясывала её лоб, и возле каждого уха торчало по пучку ярких перьев с пушистым заячьим хвостиком. Черты молодой Северги проступали на этом прекрасном, чуть смуглом лице, густые гордые брови шелковистыми дугами лоснились на солнце, а глаза мерцали прозрачно-голубыми яхонтами. Девчушки тоже носили очелья с перьями – настоящие дикие лесные красавицы. Вплетая цветок за цветком, они переговаривались с матерью по-навьи, и язык этот с их юных уст журчал певуче, сплетаясь в тугую, причудливую вязь.
Черноволосая женщина, заметив Ждану, поднялась на ноги, а девчушки притихли со своими венками. Рослая, в высоких сапогах и белой вышитой рубашке с кушаком, заправленной в кожаные штаны, навья чем-то напоминала дочерей Лалады, и только её смуглое, точёное, до мурашек светлоокое лицо дышало чем-то иномирным, нездешним. Изысканная, стальная тонкость её черт казалась бы острой, холодной и высокомерной, если бы не летний, колокольчиково-синий блеск глаз и не эти забавные, ласковые пуховки из заячьих хвостиков на висках.
– Здравствуй, – первая поприветствовала она Ждану. – Тебя снедает хворь? Я помогу.
– Здравия и тебе, и твоим деткам, – слетело с горьких, пересохших уст Жданы. – Ты целительница, я знаю… Но я не ради исцеления пришла. Я искала могилу твоей матушки, а нашла… – Ком в горле преградил дорогу словам, и Ждана устремила плывущий, влажный взор на сосну.
– Ты знала её? – Глаза навьи посерьёзнели, став глубоко-лазоревыми, торжественными.
Ждана кивнула, теребя уголок носового платка.
– В её теле засел обломок белогорской иглы, который убивал её, продвигаясь к сердцу, – проронила она со вздохом. – Северга говорила о тебе с нежностью и очень хотела увидеться с тобой напоследок, Рамут. Она передала Вуку от меня платок с проклятием чёрной кувшинки…
– За что ты его так наказала? – Навья посуровела, при звуке имени Вука её красивые брови сдвинулись.
– Когда-то он был моим мужем и носил другое имя – Добродан. Став Вуком, он руками нашего сына пытался убить и мою нынешнюю супругу, княгиню Лесияру, и меня саму. – Ждана со светлой, лебединой печалью всматривалась в навек застывший лик той, чьей привычной стихией когда-то была смерть и война. – И без зазрения совести оставил мальчика на съедение паучкам.
– Как твой сын сейчас? Он жив? – Лицо Рамут осветилось сострадательной мягкостью.
– Да, мне удалось его очистить и спасти, – кивнула Ждана. – Но цена у возмездия оказалась слишком велика. Могу я… – Горечь сушила горло, и голос трескался, как пустынная земля под палящим солнцем. – Ты позволишь мне подойти к твоей матери?
– Тебе не нужно спрашивать на это разрешения, – мягко молвила Рамут. – Скажи ей всё, что хочешь – всё, что накопилось в твоей душе. Я не стану тебе мешать.
– Благодарю. – Улыбка грустно приподняла уголки губ Жданы. – У тебя светлое сердце.
«Не плакать, не тревожить её покой…» – тетивой пел внутренний приказ. Общие законы Тихой Рощи действовали и в этом её удалённом уголке, и Ждана лишь приложила ладони к тёплой смолистой коре, уткнувшись в неё лбом и закрыв глаза.
– Как же так?… Ты же обещала выжить. – Шёпот сворачивался сухими листьями, с шорохом падая на землю. – Чем я заслужила такой дар от тебя? Такой великий, выстраданный, как твоя дочь… Как я буду носить его в своём сердце? Он слишком огромен, слишком ослепителен. Не существует слов благодарности, достойных его величия. Пусть твой светлый покой, Северга, вознаградит тебя за всё, а я буду помнить тебя до скончания своих дней.
Ответом ей были душистые поклоны цветов и медовая ласка солнечных лучей, журчание родника и венок, надетый ей на голову одной из внучек Северги. Они сидели все вчетвером на полянке, и девочки устроились по бокам, щекотно прижимаясь к локтям Жданы, будто утешали без слов.
– Сколько же тут цветов! – вздохнула она, медленно, трудно созревая для улыбки.
– Пришла бы ты пораньше весной – ещё бы и подснежники увидела, – сказала Рамут. – Всё белым было от них. Как ковёр.
«Я мечтала подарить тебе охапку подснежников, но, увы, мне не дожить до их цветения…» – плыло над полянкой эхо голоса Северги.
– Можно посмотреть на её сердце? – попросила Ждана, не уверенная, сможет ли вынести это зрелище, не разрыдавшись.
Рамут вытряхнула себе в ладонь из мешочка на шее очень крупный прозрачный самородок, не огранённый, но удивительно чистый, как капля росы. Казалось, он не принимал лучи солнца, а сам испускал сияние, окружённое россыпью радужных блёсток.
– Вук принёс мне её голову и сердце, – сказала навья. – Оно было твёрдым, как камень, и чёрным, как уголь. Но потом тёмная скорлупа сошла и… внутри оказалось вот это.
