– Отлично, пусть идет сюда, – отозвался Алекс.
Доктор Сэндз, консультировавшая Рэйчел, вошла на террасу, улыбаясь:
– Привет, Рэйчел! Ну что, пойдем в комнату и приступим?
– Я пойду с вами, – поднялся Алекс.
– Хорошо.
Свободное летнее платье и простыня были единственными аксессуарами для осмотра. Рэйчел знала, что встречаться с врачом ей пока рановато. Она была на восьмой неделе, и осмотр мало что мог сказать. Но она нервничала. Боялась, что что-то пойдет не так, – и боялась, что все будет в порядке. Боялась всего. Ее нервы были на пределе. И при этом уже две недели она отказывала себе в том единственном средстве, которое могло бы расслабить и успокоить ее. Потому что оно казалось ей слишком сильнодействующим.
– Рэйчел, проходи и ложись, – проговорила врач. – Насколько я понимаю, ты хотела послушать сердцебиение ребенка? Не гарантирую, что это удастся. Но, впрочем, попробуем…
– Спасибо, – отозвалась Рэйчел. – Я понимаю, что еще рано, но все-таки…
– Понимаю. – Доктор Сэндз сочувственно улыбнулась.
Алекс стоял у ее изголовья. Врач подготовила портативный аппарат для ультразвукового исследования. Рэйчел, поморщившись от холодного прикосновения датчика, с любопытством смотрела на экран.
– А, вот оно! – воскликнула доктор Сэндз. – Видите эти подрагивания? Это бьется сердечко.
Рэйчел смотрела на легкие световые вспышки, говорившие о присутствии в ее теле новой жизни.
– Похоже, все хорошо, – заключила врач. – Конечно, бывает всякое, но вы вполне здоровы, и я не вижу причин, чтобы что-то пошло не так. Ну что ж, можете привести себя в порядок. Алекс, пойдемте со мной. Если у вас есть вопросы, можете их задать…
Их голоса затихли за дверью. Рэйчел поднялась. Руки у нее тряслись. Она с трудом добралась до уборной, где ее тут же вырвало. Она не знала, что это – обычная тошнота беременных или реакция на шок.
Затем она села на пол, подтянув колени к груди и зябко обняв их руками.
Теперь она окончательно осознала, что беременна. Она видела, как бьется сердце ее ребенка.
Еще никогда в жизни ей не было так страшно.
Она не знала, что делать.
Она совершенно не чувствовала себя взрослой. Ей самой еще лишь предстоит вырасти! Ну как она может стать матерью?!
Подойдя к раковине, она принялась с ожесточением чистить зубы. Хотя бы дыхание у нее будет свежим, если уж вся остальная жизнь катится ко всем чертям.
Затем, сделав глубокий вдох, она направилась в спальню.
С ней все будет в порядке. Все образуется. Она не станет плакать. Она же никогда не плачет! По крайней мере, не плакала с тех пор, как умерла мама.
Мама…
«Нет, не туда, Рэйчел».
«Нет, Рэйчел, не так».
«Ты слишком шумная». «Ты слишком вульгарная». «Не ходи никуда вечером». «Не надевай это платье».
«Рэйчел, как ты могла такое натворить? Разве я не объясняла тебе, что ты должна дождаться человека, который станет твоим мужем?»
Рэйчел усилием воли отогнала воспоминания, попытавшись забыть о критическом голосе, звучавшем у нее в голове. Голосе идеальной женщины, которая была любезна со всеми – кроме нее.
Мать считала, что Рэйчел не способна сделать правильно что бы то ни было. И это был приговор.
Рэйчел бунтовала – и в итоге сама страдала от этого. И тогда она бросила все силы на то, чтобы стать лучше. Не занимать слишком много места… не говорить слишком громко…
Не быть собой.
И вот, наконец, плотину прорвало.
Слеза скатилась по щеке Рэйчел – первая за много лет. Затем слезы потекли рекой. Теперь ей казалось, что они никогда не кончатся.
Она упала на кровать. Плечи ее вздрагивали. Чувства, которые она подавляла десять лет, выплескивались неудержимым потоком. Она всерьез боялась, что утонет в собственных слезах или задохнется от рыданий.
Рэйчел чувствовала себя совершенно разбитой.
Она не заметила, как дверь в комнату открылась.
– Рэйчел! – воскликнул Алекс. – Ты в порядке? Что с тобой? Что-то случилось?
– Алекс, я не смогу! – Слова вырвались у нее прежде, чем она успела подумать над ними.
– Ты сможешь.
– Нет, не смогу! Я ничего не могу сделать правильно! Я вечно все порчу. Из-за сильных чувств я совершаю ошибки, а когда ничего не чувствую, мне кажется, что можно и не стараться. Я не знаю, что мне делать сейчас. Я не знаю, как любить ребенка, следовать велениям сердца, как задействовать чувства, не совершая при этом ошибок. А если я буду жить, как жила, считая, что все это не важно… то зачем это все? Это слишком тяжело. Я все испорчу, я знаю!
Алекс обнял ее, прижал к себе и стал гладить по волосам, покрывая ее голову поцелуями. В это мгновение все былые разногласия исчезли, жестокие слова забылись. Они были вместе.
– Рэйчел, ты справишься, я знаю.
– Все это ложь, Алекс! Сплошная ложь. Я никогда не была идеальной. Я прятала свои несовершенства, чтобы никто их не увидел. Я не могу целиком отдать себя чему-то или кому-то, потому что… потому что боюсь. Боюсь, что этого все равно не хватит, чтобы получилось что-то хорошее. Никогда не хватит.
– Почему ты так думаешь?
– Потому что так было всегда! Я всегда была недостаточно хороша. По крайней мере, для нее. Я никогда не могла угодить ей. Я пыталась, Алекс, вкладывала все силы, – ведь она была больна. Я помогала ей планировать приемы. Я выбрала Аякса, потому что с ним было надежно и безопасно, и он ничем не мог опозорить меня и мою семью. Я пыталась все время быть ухоженной, постоянно улыбаться, как она. Но я всегда оставалась лишь ее бледным подобием. Она была такой… на вечеринках она зажигала всех вокруг себя. Рядом с ней всем становилось легче жить. А я могла только усложнять жизнь другим, потому что постоянно отвлекалась и ничего не могла довести до конца. Может быть, мне просто не хватало чего-то, чем наделила ее природа. Я просто притворялась. В прессе писали, что я очень похожа на нее, но она… она никогда не была довольна мной.
– Ты в этом не виновата. Ты ведь не ее клон. Это не значит, что ты хуже ее.
– Да, – кивнула Рэйчел. – Но… у меня в душе все наперекосяк.
Он погладил ее по волосам, словно стремясь закрыть ее своим телом от житейских бед.
– Как и у всех нас.
– У нас с тобой – точно. Знаешь… сегодня я заплакала впервые за десять лет.
– Я не плакал с тех пор, как был мальчишкой.
– Сколько лет? – Рэйчел вдруг захотелось узнать, насколько тяжело давит на Алекса бремя прошлого. Ее собственное казалось ей почти невыносимым.
– Лет двенадцать. Я плакал, когда мне было четырнадцать.
– Из-за чего?
– Ты хочешь выведать мои секреты, agape?
– Я намочила тебе всю рубашку. – Она слегка отодвинулась от него. – Думаю, нам незачем хранить секреты друг от друга. Хотя я уже спрашивала тебя о них. Но тогда ты промолчал.
