— Нет, — ответила она нервно, не ожидая ничего хорошего от предстоящего выяснения отношений. — Он пришел за мобильным телефоном, говорит, что забыл его.
Алексей вгляделся в гостя.
— Что-то лицо мне твое знакомо. Где мы виделись?
В прихожей было сумрачно, да и на экране Сэндз выглядел немного иначе, чем в жизни, и потому Красильщиков не сразу распознал перед собой киноактера, фильмы с участием которого он, конечно же, смотрел.
— Нигде мы не виделись, — с вызовом процедил Сэндз. — Только мне хотелось бы знать, какого черта ты сюда явился?
— А ты какого черта?
— Я?
Ронни сам не знал толком, зачем пришел. Когда он увидел, как Красильщиков с букетом вбежал за Мариной в подъезд, у него возникло чувство, будто его окатили ведром ледяной воды. Несколько минут он в каком-то оцепенении, без единой мысли в голове, смотрел на закрытую дверь подъезда, а потом им вдруг овладела ярость, смешанная с горечью и досадой. Он не имел никаких прав на эту женщину, и все же его болезненно интересовало все, связанное с ней, и больше всего — этот круглолицый тип с букетом и тортом. Цветы и торт почему-то особенно взбесили. Его с неудержимой силой потянуло в квартиру на четвертом этаже. Пожалуй, не будь этих цветов и торта, он, может, и овладел бы собой и не стал подниматься туда. Сэндза задержал замок с цифровым кодом на двери подъезда. Пришлось ждать, пока не появится кто-нибудь из жильцов.
Слова Марины о том, что он вмешивается в ее жизнь, охладили его пыл, он даже пожалел о своем бесцеремонном вторжении, но вызывающий тон Красильщикова вновь взвинтил его.
— Я знакомый Марины Александровны, — сдерживая нарастающую ярость, процедил Ронни. — Старый знакомый.
— А я ее муж!
Сэндз почувствовал, что бледнеет. Он метнул на Марину недоумевающий взгляд.
— Алексей, не преувеличивай, — смутилась она. — И вообще, что за глупый разговор вы затеяли!
— Я ничего не преувеличиваю, — зарычал Красильщиков. — Это моя жена, а это мой ребенок. А вот ты кто такой — еще вопрос!
— Это мой папа! — воскликнула Настя, выныривая из-под Марининой руки.
Марина в сердцах встряхнула ее и отвесила подзатыльник.
— Вечно ты встреваешь, когда не просят! Ступай в комнату и сиди там!
Она отвела хнычущую Настю в комнату и захлопнула за ней дверь.
— Папа, значит! — надуваясь и багровея, протянул Красильщиков. — Так это ее отец?
Марине ничего не оставалось, как кивнуть.
— Снова явился? — Красильщиков с ненавистью уставился на Сэндза. — Чего тебе здесь нужно, паскуда?
— Я пришел к ребенку!
— Не нужен ты ему, и деньги твои не нужны! Я без тебя обеспечу их обеих! А теперь убирайся!
Он схватил Ронни за грудки и начал толкать его к выходу из квартиры.
— Убери руки! — возмутился Сэндз и сам, в свою очередь, схватил его за рубашку.
Марина застонала от отчаяния.
— Вы что, драться здесь собираетесь?
— Скажи ему, что не нужны тебе его деньги! — хрипел Красильщиков, пытаясь оторвать от себя руки американца и одновременно продолжая теснить его к выходу. — Скажи! Скажи, что ребенок — мой!
— А это мы еще посмотрим, чей ребенок! — ответил Ронни.
От его рубашки отлетела пуговица. У Красильщикова, отрываясь, затрещал воротник. Марина сжала кулаки.
— Убирайтесь, слышите?
На нее нахлынула ярость. Оба вдруг показались ей одинаково грубыми, беспринципными самцами, у которых на уме только похоть, и больше ничего. Она бросилась в комнату, вытащила из ваз два букета — Ронни и Алексея — и, вернувшись в прихожую, принялась хлестать ими сцепившихся мужчин.
— Выметайтесь из дома, нужны вы мне больно! — со слезами повторяла она.
Красильщиков и Сэндз вывалились на лестничную площадку. Следом за ними полетели букеты. Марина захлопнула дверь, привалилась к ней спиной и беззвучно заплакала. Не везет ей на мужчин! Один — иностранец и женатый, другой — пьяница и скандалист! Нет, видимо, ей так и суждено остаться одной…
Минут через пять в дверь позвонили.
— Марина, это я, открой! — Красильщиков тяжело дышал. — Он убрался.
— Ты тоже убирайся! Хватит! Надоело мне все!
На лестничную площадку вышла соседка и осуждающе поглядела на Красильщикова.
— Что вы тут делаете, гражданин? — прокурорским тоном спросила она.
Алексей смутился, поправил сбившийся галстук.
— Я? Собственно, ничего…
Шагая по разбросанным цветам, он подошел к лифту и нажал на кнопку. Женщина сверлила его взглядом до тех пор, пока он не скрылся в кабине.
Марина умылась и привела себя в порядок. Когда она вернулась в комнату, Настя сидела за столом и старательно рисовала. Подаренная Красильщиковым кукла валялась на полу.
— А правда, что дядя Леша будет моим новым папой? — насупившись, спросила девочка. — Мне больше нравится Ронни.
— Не разбрасывай вещи. — Марина подняла куклу и отнесла ее к другим игрушкам. — И поменьше забивай голову тем, чего не понимаешь.
Настя придвинула к себе коробку с фломастерами.
— Я рисую картинку для моего настоящего папы, — заявила она.
Марина, подавляя невольный вздох, села рядом с ней и улыбнулась дочери, хотя на глаза наворачивались слезы.
На другой день после работы Марина, как всегда, зашла за Настей в детский сад. Подходя к игровой площадке, она поначалу не обратила внимания на парочку у ворот — молодую, очень тонкую, коротко стриженную блондинку в сером брючном костюме, с серой сумочкой через плечо, и бородатого мужчину лет тридцати, державшего в руках фотоаппарат. Они вполне могли быть родителями кого-то из детей. Настя, увидев мать, выбежала из ворот. Марина поздоровалась с воспитательницей. В следующую секунду ей в глаза ударила магниевая вспышка, и она, невольно зажмурившись, отступила назад.
— Не беспокойтесь, еще пару снимков, — улыбаясь, прогудел бородач и, присев на корточки, снова щелкнул затвором «кодака».
— В чем дело? — удивилась Марина. — Почему вы снимаете?
— Мы из редакции газеты «Московский комсомолец», — с обаятельной улыбкой представилась спутница фотографа. — У меня есть к вам несколько вопросов…
— Насчет чего? — пролепетала Марина, хотя уже начала догадываться…
Журналистка вынула из сумочки портативный магнитофон.
— Насколько нам известно, вы знакомы с Ронни Сэндзом. Это так?
— Так… — выдавила Марина. Скрывать свое знакомство с Ронни не имело смысла, поскольку в субботу ее с ним видели дети и воспитательница.
Журналистка заулыбалась еще шире, ее глаза азартно заблестели.
