Руки Стефано замерли, напряглись, и он перестал гладить ее волосы.
Аллегра прижалась лицом к его плечу.
— Аллегра, — сказал он наконец. — Тогда мы были совсем другими людьми… Тогда я не смог бы сделать тебя счастливой.
Аллегра медленно подняла голову, и глаза их встретились.
Он не мог сделать ее счастливой тогда, а сейчас?.. Тот ли он человек, который нужен ей сегодня?
Стефано неотрывно смотрел ей в глаза. Потом склонил голову и нежно прикоснулся к ее губам.
И Аллегра ответила на его поцелуй. Ответила всем сердцем, каждой клеточкой своего тела. Она обвила руками его плечи, прижала его к себе в безумной жажде ощутить его близость, тепло, силу. Стефано нежно целовал ее губы, а она обнимала его, открываясь навстречу, — так прекрасный бутон розы раскрывает свои лепестки, встречая восходящее солнце.
Стефано прервался на несколько секунд, глубоко вздохнул, и глаза их снова встретились в серебристом лунном свете. Потом он снова поцеловал ее, но этот поцелуй был настойчивым, повелевающим, злым.
Он жадно овладел ее губами, и она с такой силой вцепилась в него, что стала трещать ткань рубашки и пуговицы посыпались на пол.
Они задели стаканчик с кисточками, и он звякнул, а кисточки с шумом посыпались на пол.
Как это произошло? — стучало у нее в голове, а между тем она отвечала Стефано на каждый поцелуй, будто они участвовали в какой-то гонке, стараясь быстрее овладеть друг другом, наказать и доставить наслаждение.
Желание наполняло ее до краев. Желание, и злость, и боль. И все это вместе сплеталось в неразрывный комок эмоций. Она чувствовала, как руки ее гладят обнаженную мужскую грудь, как пальцы с силой царапают ее. Она услышала изумленный вскрик Стефано — наслаждения и боли — и громко рассмеялась со странным ощущением победы.
Он откинул ее на спину, и лицо его исказилось страстью, когда он задрал вверх ее кофточку и прикоснулся к тем местам, к которым никто никогда не прикасался. Она почувствовала его руки на своей груди, животе и еще ниже — в таком интимном, таком потаенном месте, что…
Нет. Это неправильно. Она не хочет, чтобы это произошло на полу, грубо и стремительно. Они оба злились, и оба хотели причинить друг другу боль.
Эта мысль была ужасной, унизительной.
Руки Аллегры замерли, сердце сжалось в груди. Она не хотела видеть взгляд Стефано, не хотела видеть боль в его глазах, чувствовать ее в своем сердце.
И все же она хотела его, его — мужчину, который сделал ей больно, мужчину, который мог исцелить ее.
— Стефано… — прошептала она и запнулась.
Он замер, лежа на ней. Лицо его было жестким, дыхание прерывистым. Они долго смотрели друг другу в глаза, затем Стефано тихо чертыхнулся и скатился с нее, забыв об осколках стакана у стола.
Разбито. Все разбито.
Лежа на полу в растерзанной одежде, униженная и оскорбленная, Аллегра не могла поверить, что всего лишь несколько мгновений назад они оба испытывали нежность и сострадание друг к другу. А теперь ее переполняли лишь боль и гнев. Боль и страх.
И вдруг среди этой угнетающей тишины она услышала другой звук. Звук, который пронзил ее насквозь, заставил судорожно вскочить на ноги.
Это кричал Лючио.
Аллегра помчалась наверх, лихорадочно приводя одежду в порядок. Стефано побежал вместе с ней.
— Лючио… — сказала она, и он кивнул.
Это был непрекращающийся, ужасный, почти нечеловеческий крик. Крик страдающего животного.
Стефано остановился на пороге детской комнаты. На кровати сидела Бьянка, пытавшаяся успокоить метавшегося в истерике сына.
— Лючио, — умоляла она, рыдая. — Лючио, пожалуйста! Я твоя мама. Мама. Давай я возьму тебя на ручки…
Он словно не слышал ее. Лицо его превратилось в маску ужаса, рот был широко открыт, из глаз лились потоки слез.
Бьянка попыталась обнять Лючио, но он оттолкнул ее с такой силой, что она упала бы, если бы Стефано не подхватил ее.
— Лючио… — рыдала Бьянка.
Это была сцена из ада, воплощение мучительного горя и страха.
— Сделай что-нибудь, — сказал Стефано сдавленным голосом, и Аллегра выступила вперед.
Она села рядом с Лючио на кровать, положила руку на его содрогавшиеся плечи. Другой рукой она поймала взметнувшийся кулачок и твердо, но спокойно положила его мальчику на колени.
— Все хорошо, Лючио, — сказала она тихим голосом. — Тебе страшно. Ты в отчаянии. Но все это хорошо. — (Лючио напрягся, тело его по-прежнему дрожало.) — И тебе не надо останавливаться. Ты весь дрожишь, ну и пусть. Ты плачешь — и это хорошо.
Аллегра чувствовала на себе взгляд Стефано и понимала, что говорит эти слова не только Лючио, но и себе.
Она продолжала тихо говорить слова одобрения, гася эмоции, бурлившие в мальчике, пока он не приник к ее плечу и не стал засыпать. В последний момент, перед тем как окончательно уснуть, он открыл глаза и прямо взглянул Аллегре в лицо.
— Я видел, — прошептал он еле слышно. — Я видел и убежал.
Аллегра застыла в шоке, а Лючио крепко уснул. Бьянка прижала его к себе, беззвучно рыдая.
— Он заговорил, — прошептала Бьянка, округлив глаза. — Он заговорил. Что он сказал? Он… он?.. — голос ее сорвался.
— Это шаг в правильном направлении, — сказала ей Аллегра. — Это хорошо.
Она повернулась к двери, ожидая увидеть Стефано, его облегченную улыбку, но тот уже ушел.
Аллегра медленно побрела по коридору, ощущая боль каждой клеточкой тела, каждой частицей души.
У Лючио начался процесс выздоровления. Ей надо увидеть Стефано и поговорить с ним о том, что произошло.
Внизу его не было; комнаты были темны и пусты. Она заглянула в студию и увидела разбросанные на полу кисточки и разбитый стакан.
После минутного колебания она пошла в другой конец коридора и в нерешительности остановилась перед закрытой дверью его спальни. Наконец постучала в дверь.
Прошла долгая тяжелая секунда, и Стефано открыл дверь. Сердце Аллегры упало, когда она его увидела. Это выражение лица было хорошо ей знакомо, и она ненавидела его.
Он едва заметно улыбнулся, глаза его были непроницаемыми.
— Стефано…
— С Лючио все в порядке? — спросил он, и она кивнула.
— Я понимаю, что это тяжело видеть, но освобождение подавленных эмоций — шаг в правильном направлении.
— Сегодня вечер катарсиса для всех, — согласился он со знакомой, едва заметной улыбкой, которая говорила о многом. Не подходи ко мне.
— Стефано… — (Он ждал, подняв брови, положив руку на дверной косяк и перегораживая ей вход.) — Можно мне войти?
