— Вы любите своего мужа? — почему-то спросил он.
— Да, — просто ответила она и улыбнулась куда-то в глубину.
Кисть в руке художника дрогнула, и он некоторое время не мог прикоснуться к холсту. Словно неведомый свет наполнил его мастерскую, и, ощутив прилив новых сил, художник понял, что на портрете она должна остаться именно такой, как есть сейчас, сию минуту!
Он уверенно положил на холст несколько мазков и отошел в сторону. С полотна на него смотрела и улыбалась именно та женщина, которую хочется видеть всегда, все века и тысячелетия! Неужели это создано его руками? Леонардо долго стоял с опущенной кистью.
— Может быть, я уже могу уйти? — услышал он ее тихий голос и вздрогнул от неожиданности.
— Да, можно. Скажите мужу, я сообщу, когда будет готов портрет. Краски должны как следует просохнуть.
— Прощайте же, синьор.
— Да-да, — рассеянно отозвался художник, — придется переписать задний план…
Синьор Франческо был в отличном расположении духа.
— Ну, маэстро, вы помните наш уговор?
— Да, помню.
Леонардо откинул покрывало с портрета. Синьор Франческо сделал шаг вперед, потом остановился, шагнул назад. С полотна улыбалась его жена. Мягкие волосы падали ей на плечи. Казалось, сейчас она поднимется с места, глубоко вздохнет и пойдет хлопотать по хозяйству.
Синьор Франческо попытался оторвать взгляд от портрета, но какая-то неведомая сила снова возвращала его туда. Внезапно он побледнел, расширившимися глазами впился в картину. Чуть заметная жилка на нежной шее жены, жилка, которую он так любил целовать, билась на полотне.
Женщина была живой.
Синьор Франческо провел рукой по глазам, отгоняя наваждение.
— Возьмите деньги, маэстро, — глухо проговорил он. — Здесь двести пятьдесят флоринов. Я отказываюсь от портрета. В моем доме не могут быть две жены.
Леонардо убрал деньги в шкатулку.
— Я не берусь утверждать, что на портрете именно ваша жена, — заметил он.
— Тогда кто же, по-вашему?
— Это и для меня неразрешимая тайна. — Неожиданно художник принялся страстно толковать о Вечной Женственности, о Прекрасной Даме…
Он бредит, с ужасом подумал синьор Франческо. Даже его самого пугает это сверхъестественное сходство. Я предложу жене позировать другому художнику.
— Знаешь, Лиза, я не стал забирать у него твой портрет.
— Очень хорошо, Франческо. — Его жена облегченно вздохнула. — Я так боялась, что в старости буду ревновать тебя к этому портрету. Ой! Франческо! Положи мне свою руку на живот! Чувствуешь, как стучится наш малыш? Скоро нас будет трое! — Мона Лиза дель Джокондо улыбнулась мужу и, не в силах дольше скрывать переполнявшую ее радость, открыто и счастливо рассмеялась.
Глава 37, в которой Мона Лиза загадочно улыбается
— Значит, Мона Лиза загадочно улыбается потому, что ждет ребенка, а еще никто не знает об этом благодаря широким платьям? — спросила я. — Ребенок начинает стучаться месяцев в пять, неужели она до сих пор ничего не сказала даже мужу, которого она, как уверяла, любит? От него-то зачем ей было скрывать?
— Не думаю, чтобы она от него скрывала. И потом, это совсем не важно, скрывала она или нет. Главное, что она его любит! Когда она отвечает на вопрос об этом, она улыбается чему-то очень интимному, что связывает их обоих!
— Их как раз и связывает будущий ребенок! Кто у них родился — мальчик или девочка?
— Какая разница? Неужели ты не понимаешь, что речь идет о том, что предшествовало ребенку!
— Что же?
Арни смутился, мне стало смешно. Между нами были такие громы и молнии, а он стесняется произнести вслух слово «секс»!
— Например, первая брачная ночь, — наконец все-таки нашелся он.
— Сомнительно. — Я пожала плечами. — В те времена какие-либо фантазии на эротические темы были позволительны только куртизанкам. А женщины круга жены синьора Франческо воспринимали это дело лишь как неизбежный супружеский долг ради потомства. Брак без детей наводил на суеверные мысли о проклятии. Поэтому вполне логично, что Мона Лиза радуется тому, что скоро станет матерью. То есть сможет доказать, что она хорошая, полноценная жена.
— Ты исключаешь любовь между ними? — не выдержав, прервал мои разглагольствования Арни. — Ты не веришь в ее любовь к мужу?
— Охотно верю. — В знак искренности я даже приложила руку к груди. — Но именно в любовь, а не в то, что ты назвал «брачной ночью», — я решила выразиться поделикатнее, а затем переменить тему. Какой смысл рассуждать о чужой любви, когда можно заняться своей? — Лучше покажи мне, что у тебя получилось. — Я потянулась к доске, на которой он рисовал, пристроив ее на коленях.
— Ничего не вышло, — виновато сказал Арни, неохотно поворачивая ко мне доску с приколотой выкройкой рукава. — Я заболтался.
Опять почему-то только часть меня: губы, подбородок, край щеки, ухо с ажурной сережкой, подвижная тень от нее на моей шее, немного плеча, пряди волос.
— А по-моему, здорово. Сережка качается как настоящая!
— При чем здесь сережка?.. — Он полез в карман и вдруг спросил: — У тебя есть сигареты? У меня только зажигалка.
— Вон, около телевизора. А пепельница на книжном шкафу рядом с часами. — Я машинально взглянула на циферблат. — Надо же, начало восьмого, а на улице такая темень!
— Там дождь идет, — объяснил Арни, вставая за сигаретами.
— Не знала, что ты куришь.
— Да. Нездоровый образ жизни: сигареты, кофе…
Он явно старался пошутить. Неужели он так переживает, что «ничего не вышло»?
— Давно сказал бы, что хочешь кофе. А может, подогреть остатки мяса?
— Спасибо. — Он улыбнулся и опять посмотрел на меня «нездешним» взглядом. — Ты очень красивая.
Я взяла блюдо и пошла в кухню.
Кофе на дне банки не хватило бы даже для одной порции. Но я точно помнила, что где-то должна быть новая банка.
— Только у меня нет кофеварки! — крикнула я ему, углубляясь в шкафчик. — И кофе растворимый!
Глава 38, в которой давно наступило утро
Что же мне делать? — растерялся Арнульф обнаружив, что давно наступило утро. Марта обещала в десять пойти с ним на выставку посмотреть картины.
Когда ночью Арнульф и Сесиль вернулись в квартиру Рейно, похоже, никто, кроме Марты, не заметил ни их возвращения, ни их отсутствия. Жюль спал на диване, а его соратники пили, сидя на полу возле, и заплетающимися языками бурно обсуждали что-то чрезвычайно волнующее. Богатырский храп Жюля вовсе не смущал их, не смутил он и Сесиль, тут же присоединившуюся к мужчинам.
