А он улыбается, кивает и отвечает:
— Bellissima!
Наверное, мужская и женская память придерживаются разного принципа избирательности — мужчины вспоминают все лучшее, ибо это их возбуждает. О женщинах, к которым не испытываешь ни малейшего желания, вспоминать неприятно и бессмысленно. Сами женщины, напротив, почему-то предпочитают вспоминать худшее, словно бы для того, чтобы не чувствовать себя ни чем обязанными. Возможно, мне не стоит обобщать, однако Алина вспоминала нашу историю именно таким образом. Порой у меня даже складывалось странное впечатление, объяснения которому я не находил — она словно бы принуждала себя думать обо мне плохо, чтобы вызвать нечто вроде ненависти, — но зачем?
Разумеется, я периодически встречался с кем-то еще — в конце концов, влюбленно и преданно ухаживая за «монашкой», нельзя не отдавать дань и чувственной стороне любви, — но при этом и думать не смел, что Алина может позволить себе нечто подобное. Я ведь встречался с другими женщинами от безнадежности и тоски по бессмысленно проходящей жизни, а она? Чего и кого ей не хватало?
После каждого из очередных своих загулов я испытывал чудовищную депрессию и вновь звонил ей, как единственной надежде на возможность «остепениться», избавиться от опостылевшего разврата и обрести «теплое семейное счастье». Звонил — и, уже ни во что не веря, от одного только отчаяния вновь и вновь предлагал выйти за меня замуж. Тем более, что жизнь проходила, проходила, проходила, и одной мечты я уже практически лишился — а именно мечты о женитьбе на молоденькой стройной девушке, затянутой в джинсы, с невозмутимыми глазками и пухлыми губками. Теперь, когда Алине уже исполнилось двадцать шесть, она сменила образ, став деловой молодой женщиной… И при этом она вела себя так, словно безжалостный ход времени никак ее не коснется, словно она вечно останется молодой и привлекательной…
Но должно же ей когда-нибудь все это надоесть — однообразная работа в одной комнате с унылыми тетками, стареющие родители, утомительное однообразие. Не собиралась же она, в самом деле, превратиться в старую деву с телефонной станции, какой я изобразил ее в своем комическом романе!
— Ты помнишь, что сказала Лида? — спросила Алина во время одного из наших телефонных разговоров.
— Лида? Нет, разумеется не помню. А что?
Лида была молодящейся и гостеприимной дамой под пятьдесят, женой одного моего знакомого социолога, причем наше знакомство с ним состоялось при весьма трагикомических обстоятельствах.
Проснувшись в номере отеля «Джемини» на следующий день после своего ночного римского похождения, я — вполне естественно — обнаружил все признаки тяжелого похмелья. Подобравшись к телефону, я набрал одну цифру и, с трудом вспоминая итальянские слова, попросил принести мне в номер пива.
— Какого хотите? — вежливо осведомился портье.
— На ваш выбор.
Через десять минут в дверь постучали и в номер вошел разбитной малый с двумя бутылками итальянского пива «Перрони». Я расплатился, дав на чай, и тут же, в два глотка, осушил первую бутылку. Затем вновь рухнул на постель и закурил, едва не запалив одеяло.
Именно в таком состоянии меня и застал Игорь — московский социолог, который приехал в Рим на научную конференцию и которого подселили в мой двухместный номер. Он оказался очень обаятельным и моложавым мужиком лет пятидесяти, свободно владел французским и часто бывал во Франции.
Мы познакомились, а на следующий день я отправился в Венецию, поэтому наша новая встреча состоялась уже в Москве, когда я приехал к нему в гости, — у него была замечательная квартира в старом доме рядом с Триумфальной площадью, — чтобы «обмыть» мою первую книгу.
С тех пор это стало традицией, а его жена Лида — самой горячей почитательницей «моего таланта», при каждой встрече хвалившей меня, что называется, «наповал».
Год назад я привез Алину к ним в гости — как раз тогда вышла моя очередная книга. Мы вчетвером провели очень уютный семейный вечер, и мне казалось, что никаких неприятных воспоминаний о нем у Алины не было и быть не могло. Поэтому я заинтересовался тем, что же такого из бурных речей Лиды запомнилось ей столь основательно.
— Ну так что же сказала Лида?
— Она заявила, что это необычайная честь — быть женой великого писателя!
— В самом деле? Впрочем, это в ее стиле… Ну и что?
— А то, что мне не нужна такая честь, как-нибудь обойдусь и без этого!
— Странно, но почему тебе запомнилась именно эта фраза? У тебя что — комплекс неполноценности? Тебе хочется иметь мужа или поклонника глупее себя? Тебе тяжело со мной общаться, потому что я, так сказать, «слишком умный»? В чем дело, черт подери?
— Ни в чем. Я не желаю ничего объяснять.
Вот именно в такие моменты мне и хотелось, как я уже говорил, стукнуть ее чем-нибудь мягким, но противным!
— Ну, хорошо, а ты взгляни на дело с другой стороны. — Я попытался перевести разговор в ироническое русло. — Согласно закону об авторском праве, гонорары за переиздания произведений выплачиваются наследникам в течение пятидесяти лет после смерти автора. Представляешь, я уже умру — а после всех переживаний, которыми ты меня наградила, это вполне реально, — а ты останешься молодой, красивой и богатой вдовушкой и будешь жить припеваючи, раздавая интервью обо мне.
— Меня такая перспектива не прельщает, — холодно заявила она, чем немало меня взбесила.
— А что тебя прельщает? Выйти замуж за какого-нибудь инженера, чтобы вместе с ним трястись на автобусе с работы до дома?
— А хотя бы!
Я почувствовал в ее словах упрямый вызов и, боясь утратить самообладание, вновь попытался перевести разговор в ироничное русло.
— Но даже этого я не понимаю… Журналы типа «Плейбой» платят огромные деньги за фотографии в обнаженном виде не каким-то никому не ведомым суперкрасоткам, а всем известным актрисам или манекенщицам, пусть даже они далеко не так хороши…
— Это ты к чему?
— Да к тому, что людям гораздо интереснее увидеть в непривычном ракурсе — например, голыми — знакомых персонажей, а не тех, кого они раньше никогда не видели. Поэтому — и я тебе об этом уже много раз говорил — постель с тобой я предпочту постели с Клаудией Шиффер, поскольку тебя я хорошо знаю, а ее нет.
— Ну и что?
— Так неужели тебе не интересней… как бы это поделикатнее выразиться… познать радости любви с человеком давно знакомым и преданным, а не с первым попавшимся прыщавым юношей?
— А с чего ты взял, что эти радости мне еще незнакомы?
Черт! Она прекрасно знала, какая тема может довести меня до белого каления. Не стоило затевать такой разговор по телефону…
