Она открыла было рот, чтобы сказать в ответ что-нибудь бодрое, но поняла, что не может говорить. Казалось, у нее отнялся язык при одной мысли о том, что этот разговор, может быть, последний между ними.
Краем глаза Рассел заметил оцепенение Ребекки. Но ему было не до того, чтобы анализировать ее состояние. Ему самому было нестерпимо плохо. В его голове крутилось только одно слово. Одиночество. Это слово вдруг прозвучало в его сознании с удивительной силой. А ведь Рассел часто говорил, что это слово совсем не относилось к нему. Независимость – да, но одиночество...
Улицы Парижа были полны людей, и казалось, что те несколько дней в провинциальной Франции просто не существовали, а если и были, то безумно давно, в какой-то другой жизни.
– А потом, может быть, я найду себе кого-нибудь, – сказал он вслух, утешая самого себя. – Да и ты ведь тоже можешь влюбиться. Ни за что не поверю, что та горячая, страстная, трепещущая женщина, с которой я был, может опять превратиться в глыбу льда.
Его слова вызвали из ее памяти такие яркие картины их любви, что по ее телу прокатилась горячая волна.
Он сосредоточил все свое внимание на дороге и казался теперь абсолютно спокойным, предоставив ей возможность оставаться во власти своих иллюзий. Ему удалось полностью сокрушить ее самоконтроль и уверенность, остаток пути Ребекка провела, охваченная безмолвной паникой из-за предстоящей потери.
Разумеется, было множество причин, чтобы рассматривать отъезд Рассела Робертса как благо, но как бы усиленно она их не подсчитывала, это не помогло. В ее голове крутилась заезженная истина о том, что время лечит.
Когда они подъехали к дому, он помог ей выйти из машины, занес ее вещи, но сам не остался.
– Не ждите меня сегодня на ужин, у меня есть кое-какие дела. Так что ты сможешь вздохнуть спокойно, – подмигнул он ей.
Ребекка беспомощно взглянула на него. В ее душе поднимался гнев.
– Интересно, как ты себе это представляешь? Довольно сложно оставаться спокойной после всех этих сцен! – возмутилась она, чувствуя, что гнев все же лучше, чем это состояние заледенелой пустоты внутри.
– У меня абсолютно нет времени спорить с тобой. Передай привет Артуру.
Он закрыл за собой дверь, а она еще стояла несколько секунд, не в силах сдвинуться с места. Поднявшись к себе, Ребекка вдруг обнаружила, что привычные вещи стали ей чужими и незнакомыми. Так бывает, когда ты возвращаешься из какого-то дальнего путешествия и замечаешь, что не узнаешь свою комнату. Другое место за это время успело стать более родным. Она надеялась, что Артур будет дома, ей нужно было выговориться, но, как нарочно, дом был совершенно пуст.
Она заварила себе чашечку кофе и машинально взглянула на рисунки, которые так и остались лежать на столе.
Ей казалось, она закончила их сто лет назад. Они были милые, но абсолютно безликие. Разорвав листы недрогнувшей рукой, она взяла карандаш и несколькими штрихами наметила новую композицию. Карандаш так и порхал по бумаге.
Вместо аккуратных, технически правильно выполненных рисунков, на свет рождались образы, полные жизни, боли и страсти. Ее сейчас не беспокоили мысли о том, найдут ли эти работы отклик у зрителей, казалось, она просто не в силах остановить вереницу все новых и новых героев, которым пришло время появляться из утробы матери.
Никогда еще Ребекка не испытывала такого вдохновения. Она отрывалась от работы только чтобы сделать себе еще чашечку кофе, но к тому моменту, как стемнело, она потеряла счет и времени и тому кофе, которое она выпила.
У нее было такое ощущение, будто все ее чувства вырвались наружу и в результате этого освободилась творческая энергия небывалой силы. С удивлением она поняла, что, наверное, забыть Рассела Робертса не будет так уж трудно.
Лучи утреннего солнца, в которых плясали пылинки, проникали в дом, освежая разбросанные в беспорядке рисунки. Легкий ветерок, залетая в распахнутое окно, мягко овевал лицо Ребекки. Хотя она и полюбила дом Артура с того самого момента, когда переступила его порог, только в этой комнате она чувствовала себя как дома.
У одной стены стоял просторный диван, обитый светло-коричневым бархатом и представляющий собой единственный предмет, который можно было назвать мебелью в общепринятом смысле слова. Остальную мебель составляли деревянные табуреты с пятнами краски, чертежный стол, мольберт и более трех десятков картин на разных стадиях завершенности, прислоненных к стенам.
После отъезда Рассела в Сан-Франциско Ребекка осталась в его доме в Париже, так как Артур сделал все, чтобы убедить ее в этом.
Ее друг понял, что она нуждается в его поддержке. И это действительно было так, одна она была не в силах вынести это расставание. Артур снова видел Ребекку такой, какой она не была давно – уязвимой, неуверенной, испуганной переменами в своей жизни и отчаянно пытающейся контролировать происходящее. Он понимал подругу как никто, слушал ее не ушами, а сердцем, никогда не осуждал ее порывы и не пытался приуменьшить ее боль. Однако Ребекке потребовалось лишь несколько дней, чтобы нарушить данное себе общение забыть Рассела. Это была ложная надежда. Только в тот единственный раз внезапный и спасительный порыв вдохновения сумел притушить ее боль. Но вскоре она вернулась, усиленная отчаянием, тоской и полной безнадежностью. Первое время Ребекка бесцельно бродила по дому, где каждый предмет напоминал о Расселе.
Когда она открывала входную дверь, то неизменно вспоминала их нелепое знакомство... По этой лестнице он нес ее на руках... За кухонным столом они пили кофе и выясняли отношения... В голубой гостиной он впервые поцеловал ее. Каждый предмет рождал сонм воспоминаний и чувств. Ее мысли снова и снова возвращались к мужчине, который находился по ту строну океана.
Единственным утешением было то, что рисунки ее новой серии неожиданно и сразу нашли своих ценителей, и она уже провела одну успешную выставку. К счастью, у нее теперь было совсем мало свободного времени, чтобы оплакивать свое разбитое сердце, потому что большую часть дня она проводила в студии, работая над иллюстрациями, которые ей мгновенно заказало одно крупное издательство, а также над несколькими большими полотнами.
Как бы то ни было, сердце все равно было полно не проходящей болью. Артур нес бремя ее наперсника и терпеливо выслушивал все откровения подруги. С ним она могла посудачить обо всем, даже о своем глупом чувстве к Расселу.
Вот и сейчас он в джинсах и свитере сидел на диване и с иронической улыбкой на губах в сотый раз выслушивал ее сердечные признания. Стройный, грациозный, с длинными пальцами рук и патрицианскими чертами лица.
