– Ах ты, моя утешительница, – с нежностью вздыхала Дарёна, обнимая дочку.
Раз в два-три дня заходили в гости Зорица с Радой, а Огнеслава наведывалась намного реже: со вступлением в должность заряславской градоначальницы дел и забот у неё было по горло. Тем временем зацвели липы, наполняя воздух щемяще-сладким медовым безумием, и Рагна с Дарёной под покровительственным руководством матушки Крылинки отправились на заготовку яснень-травы. Рагна, впрочем, в этом деле была уже не новичок: она знала и места, и сроки, и то, как следовало срезать стебли, чтобы трава отрастала после сбора.
– Режь боковые веточки и макушку, а не под корень, – учила она Дарёну. – Тогда из пазух новые побеги пойдут.
Зарянка сидела у Дарёны на животе в прочной сумке с дырочками для ног. Двумя верхними лямками сумка крепилась к плечам, а нижней охватывала поясницу; спинка у неё была жёсткой, из простроченной толстой кожи. Эту диковинку подарила ей Зорица, сшив её по чертежу, найденному Огнеславой в бумагах сестры, и теперь Дарёна могла хлопотать по хозяйству и отлучаться из дома, не расставаясь при этом с дочкой. Зарянка тянулась ручками к золотистым цветочкам, и Дарёна в шутку пощекотала ей ноздри травинкой. Кроха чихнула и удивлённо захлопала глазёнками, а Дарёна рассмеялась.
Веточка за веточкой – корзины наполнялись свежесрезанной травой, источавшей под солнечным жаром пьяняще-луговой, терпкий дух с медовой ноткой. Если уснуть на такой разогретой кучке вместо подушки, приснится лесная сказка с синими кошачьими глазами и лоснящейся на солнце шерстью… Подойдёт на широких лапах, пощекочет усами, потрётся о щёку пушистой мордой и скажет: «Мурр…»
– Дарёнка, не спи на солнцепёке! Голова болеть станет!
Голос Крылинки сдул дрёму, как дыхание летнего ветра, гладившего щёки Дарёны. Полянка звенела кузнечиковым хором, а под соснами колыхалась прозрачная тень, перемежаемая яркими, подвижными пятнами света. Приподнявшись, Дарёна не ощутила привычной тяжести на себе и обмерла: расстёгнутая сумка была пуста.
– Зарянка! – ахнула она, озираясь.
Однако тревога оказалась напрасной: рядом среди золотящихся зарослей яснень-травы сидела Млада и показывала дочке крупного ярко-зелёного кузнечика на стебельке.
– Смотри, смотри, – вполголоса говорила она. – Кто это так усыпительно стрекочет? А это он, кузнечик. Уж как примутся они петь – такой сон наваливается! Вон, даже наша матушка Дарёна не устояла.
Кузнечик держался за стебель крепко, не двигаясь с места, и его можно было погладить по спинке и потрогать за усики.
– Ох, как ты меня напугала, – прошептала Дарёна, подползая и садясь рядом. – Сморило меня что-то… Даже не почуяла, как ты Зарянку из сумки вытащила.
Всматриваясь в глаза Млады, она с робкой радостью отметила про себя: сегодня там как будто не было холодной звёздной бездны, дышащей печалью, и солнечные искорки золотились зёрнами пыльцы на незабудках.
Наконец доверху наполнились все корзины, которые они брали с собой: десять средних и четыре больших, для яблок. Яснень-траву рассыпали для просушки во дворе под навесом, а также в доме на пустых мешках и рогожках, расстеленных на полатях, на чердаке и печных лежанках.
– Много нынче травушки уродилось, давненько не видала я, чтоб столько её было, – сказала матушка Крылинка, окидывая взглядом собранный урожай. – Рагна, свободные рогожи есть? А то давайте пособираем ещё…
– Нет, матушка. Все, что у нас были, травой заняты, – отвечала та.
– Хм, что ж делать-то? – задумалась Крылинка, потирая подбородок. – А, в пучки траву свяжем и развесим. Айда на полянку! В силе травка не вечно будет, а десять деньков всего лишь. Успевать надобно!
– Вы умницы, конечно, вот только обед кто подавать будет, а? – В дом вошли Горана со Светозарой.
– Горанушка, обед я нынче не готовила: с травой мы провозились, – засуетилась Крылинка. – Блины с завтрака остались, будешь? Я нарочно побольше настряпала, чтоб и на обед хватило.
– Ну, коли ничего больше нет, то и блины очень даже сойдут, – ответила оружейница, с фырканьем разбрызгивая воду. Мокрые брови поникли, капельки струились по «кубикам» живота, когда та обмывала коричневые соски. – Рыбку солёную из погреба достаньте – и славно будет. А я пока Зарянку покормлю.
Блинов действительно хватило всем – даже обжора Шумилка наелась от пуза и не посетовала, что ни пирога, ни ватрушек, ни киселя сегодня нет.
Высушенную траву плотно набили в мешочки, а потом собрали ещё столько же. Тем временем подоспела смородина – крупная, душистая, кисло-сладкая. Рагна жадно набросилась на неё, растирая с мёдом и намазывая эту кашицу на хлеб, и Дарёна с улыбкой вспомнила, как сама до жжения под ложечкой бредила ягодами, когда вынашивала Зарянку.
– А скоро и малина с вишней спеть начнут, – облизывалась Рагна. – Ох, отведу я душу, наемся досыта!
Подошёл двенадцатый день липня – День поминовения предков. Заря едва подрумянила восточный край неба, а матушка Крылинка была уже на ногах – ставила тесто; сад, словно понимая, что сегодня за день, торжественно замер, под листвой ярко горели начавшие наливаться вишенки, а чашечки цветов мерцали росой.
– Бабуль, я тут… – начала было Шумилка, переступая порог, но тут же смолкла под строгим «ш-ш!»: по обычаю, следовало встречать этот день в тишине – по крайней мере, первую его половину.
А пришла молодая лучница не с пустыми руками – на лавку легли тушки двух диких гусей и двух уток. Её сестра Светозара, в плаще и высоких сапогах, вернулась с рыбалки со связкой крупных сигов; рыбины были длиною от локтя[28] и более, с холодно серебрящейся, как оружейная сталь, чешуёй.
Матушка Крылинка с Рагной и Дарёной без слов хлопотали на кухне. Ещё с вечера всё было обговорено: на завтрак – кутья и блины с рыбой, а к обеду – кулебяка и запечённый гусь. Пока Крылинка возилась с сигами, Дарёна дробила в ступке орехи из прошлогоднего урожая, а не выспавшаяся Рагна, зевая во весь рот, перетирала мак с тихорощенским мёдом; в последнее время она часто просыпалась по ночам, и с утра ей было тяжеловато вставать. Её сладкие и долгие зевки в конце концов заразили всех: скоро и Крылинка, и Дарёна сворачивали себе челюсти, да и привлечённой вкусным запахом жарящейся рыбы Шумилке перепало этой «заразы».
– Ы-ы-ы-хы-хы, – затянула она, стоя в дверях.
