— Конечно, я очень рада компании, — сказала Гвендолин, удивленная собственным волнением.
— Любой компании? — насмешливым тоном переспросил Нараян Бахадур. — Или моей?
Он раскинулся на шелковых подушках, его собственный халат слегка приоткрылся на груди, продемонстрировав ее ширину и мускулистость, а ногам на диване не хватило места.
Принц был великолепен. И сознавал это.
— Ты знаешь, что я наслаждаюсь твоим обществом, — мягко ответила она.
— И моим прикосновением.
Ей пришлось прикусить губу, чтобы не расхохотаться.
— Тебе никогда не приходило в голову, что ты один до сих пор, потому что высокомерен и тщеславен?
Он улыбнулся.
— Я не тщеславен.
— Но высокомерен?
— Дорогая, из меня вышел бы никудышный принц и будущий король, не будь у меня уверенности в себе.
Он лукаво улыбнулся, поднялся с дивана и прошел в дальний угол к малозаметной вертикальной панели. Легким движением нажал несколько кнопок, и зазвучала музыка. Не восточная, национальная, а западная.
— Ты сказала на приеме, что хотела бы потанцевать.
Гвендолин глаз оторвать не могла от усмешки, играющей на его губах. Какой же он красивый, даже дух захватывает!
— Я думала, ты не танцуешь с женщинами.
— На публике — нет.
Сердце с такой силой забилось в ее груди, что Гвендолин слова не могла выговорить.
Нараян Бахадур направился к ней.
— Но в то же время, — добавил он глубоким, томным сексуальным голосом, — есть масса вещей, которые я не могу и не позволяю себе на публике, но все равно люблю делать в интимной обстановке. — Принц остановился перед ней, протянув руки. — Иди сюда.
У нее моментально пересохло во рту от волнения, и она потрясла головой, борясь с приближающимся наваждением.
— Разве… разве у тебя сегодня не предусмотрено официального обеда?
— Нет.
Она высунула кончик языка, провела по губам, пытаясь увлажнить их.
— И никаких встреч?
— Я совершенно свободен. — Нараян Бахадур улыбался. У него впереди целая ночь. Он может позволить себе и подождать. — Я надеялся, что тебе понравится эта мелодия.
— Да, верно.
— Тогда иди сюда.
Но ноги отказывались двигаться, словно пустили корни в пол. Гвендолин с ужасом подумала, что она не та, за кого выдает себя. Это не ей предназначается его внимание, не ей, а Беа!
— Сам иди сюда, — прошептала она, молясь, чтобы он повернулся и ушел.
Нараян Бахадур засмеялся. Он был настолько уверен в себе, что ее наглость показалась ему забавной. Он двумя шагами покрыл разделявшее их пространство, притянул Гвендолин к себе, прижал так, чтобы не осталось ни миллиметра свободного пространства, и, глядя ей прямо в глаза, спросил:
— Вот так, миледи?
Она содрогнулась, почувствовав давление его бедер, твердой груди, всего сильного мощного тела. Нараян Бахадур раздвинул полы халата, и она закрыла глаза. Он коснулся губами обнаженного плеча.
Наверное, он почувствовал, как она вздрогнула, потому что снова поцеловал это чувствительное место, а потом накрыл ладонью одну грудь, провел большим пальцем по соску, и тот сразу отвердел.
Гвендолин едва сдержала стон. Колени ее подкосились, и ей пришлось положить голову ему на плечо. А вокруг звучала музыка, не быстрая, а интимная, обольстительная. Она крепче прижалась к его груди, упиваясь ощущением обнимающих ее крепких рук. Ей нравилось, как он держит ее. Как его ладони скользят вниз, по ребрам, погладив каждое, потом еще ниже, к бедрам. О, Нараян Бахадур знал, как заставить женщину почувствовать себя женщиной. И когда он обхватил руками ее упругие ягодицы, она поняла, что согласна находиться рядом с ним всю жизнь. Вдыхать пряный аромат его кожи, наслаждаться его уверенным спокойствием. Ни отстраненности, ни неловкости. Ни официальности. Ни королевского этикета.
Просто Нараян и Гвендолин.
И снова укус виноватой совести. Не Нараян и Гвендолин, а Нараян и Беа. Но она не желает больше быть Беатрис. Она хочет быть с ним самой собой. Ей надо, чтобы он хотел ее, Гвендолин.
Она провела пальцами по его скуле, по щеке, по подбородку. Какое у него удивительное властное лицо, какие потрясающие загадочные глаза! Но, несмотря на это, Гвендолин знала, что он ответит на любой ее вопрос. Искренне и открыто, что бы ей ни захотелось спросить.
Каково это — любить и быть любимой им? — думала она, опуская руку на плечо.
Как бы ей хотелось проводить с ним целые дни. Говорить обо всем, не торопясь, не спеша, вдумчиво. Просто быть вдвоем.
Она никогда раньше не была бездумным романтиком, не тратила время на пустые мечтания. Если ей чего-то хотелось, то она брала это.
Как же теперь сама поставила себя в такое невыносимое, невозможное положение? Что она вообще здесь делает? Что происходит между нею и этим принцем? Они направляются прямиком к ужасному несчастью. И все из-за ее глупой самоуверенности.
Гвендолин начала задыхаться и отступила на шаг.
— Давай присядем.
— Хорошо. — Нараян Бахадур опустился на ближайший диван.
Гвендолин знала: он ждет, чтобы она присоединилась, но колебалась. Если сейчас сядет рядом в этом полупрозрачном халате, то обязательно уступит. Проиграет битву. Если он снова прикоснется к ней, отодвинет ткань с плеча, поцелует чувствительное место на шее, то она прижмется к нему изо всех сил и будет просить, чтобы он не останавливался…
— Возможно, мне стоит сначала одеться.
— Почему?
— Ты знаешь почему.
Принц наклонил голову, изучая ее.
— Поверить не могу, что ты так боишься заняться со мной любовью.
Гвендолин вспыхнула. Ему нельзя отказать в честности.
— Если бы ты не так хорошо целовался, у нас не было бы этой проблемы.
Он потер бровь.
— Могу попытаться плохо целовать тебя. Если это доставит тебе удовольствие.
Гвендолин раздраженно застонала.
— Не, конечно, не доставит.
— Тебе трудно угодить, миледи.
— Да. Знаю. — Она едва не теряла рассудок. — Даже труднее, чем обычно.
— Что случилось?
Гвендолин прижала пальцы к вискам, пытаясь заглушить голос совести, слабый, но строгий.
— Похоже, у меня начинается раздвоение личности.
Нараяну Бахадуру с огромным трудом удалось удержаться от смеха.
— Правда?
— Угу.
— Расскажи мне об этом.
Гвендолин прошлась взад-вперед.
— Существуют две Беатрис: одна — добродетельная, благоразумная, другая… — она кинула на него быстрый взгляд, — импульсивная, своенравная, та, которой ты действительно нравишься.
— И в чем же проблема?
