Натали решила устроить себе день красоты. Ей сделали массаж лица и тела. Она лежала, обернутая морскими водорослями и чувствовала, как расслабляется каждая клеточка, как уходят тревоги и усталость, а приятные мысли качают ее словно на волнах.
Бьорн Торнберг… Бьорн Торнберг. Он уехал не к девушке. Он уехал к сестре.
Казалось, волны вот-вот поднимут Натали и вынесут на берег счастья.
А потом у Натали спросили, не хочет ли она убедиться, что изнутри так же хороша, как и снаружи. Она согласилась…
Доктор снял перчатки.
— Можно встать, — разрешил он.
— И что, доктор?
Натали спросила просто так, совершенно уверенная, что она в полном порядке. И замерла, услышав:
— Я кое-что нашел.
Врач поспешил успокоить ее:
— Нет-нет, не волнуйтесь, рано волноваться, но вы должны знать. Узелок с булавочную головку.
— Но что это?
— Вероятно, фиброма. Я вам советую по приезде домой навестить своего врача.
Он профессионально улыбнулся. Натали тоже раздвинула губы, все еще находясь в приятном расслабленном состоянии. Счастливое настроение по капле утекало.
— Понятно.
Они помолчали.
— Но, если она станет расти, вам предстоит операция.
— Это неизбежно? — Сердце Натали билось в отчаянии — ну зачем, зачем она не ушла отсюда сразу после процедур? — Это, насколько я понимаю, меняет жизнь?
— Только в очень серьезных случаях. Вы не допустите этого.
Вероятно, у Натали был такой растерянный вид, что доктор сжалился над ней и сказал:
— Но я должен вас предупредить, что всякий организм — это отдельно взятое государство. И так же, как ни одно государство в мире не способно построить американский капитализм, так и, скажем, ваш организм нельзя сравнить с организмом другой женщины, которая перенесет такую же операцию. У вас есть внутренний драйв, вам некогда болеть.
— Вы смеетесь?
— Нет. Просто мы, доктора, обременены теоретическими знаниями, но каким-то необъяснимым образом все может произойти не так. Поэтому женщины вашего склада откуда-то черпают силы. Есть случаи, я тому свидетель, что беременность прекрасно избавляет женщину от операции. Опухоль рассасывается, вероятно потому, что вся энергия организма бросается на поддержание новой жизни. Имейте в виду.
Так вот что за шов на животе у Агнес! Вот почему, как выразился Траппер, от нее не пахнет женщиной! Значит, он не так уж и ошибался, когда произносил те жестокие слова об Агнес?
Натали с трудом ворочала языком, прощаясь с доктором, и на негнущихся ногах вышла из кабинета. Ей хотелось скорее на солнце, на воздух, на свободу. Оставить все то, что она узнала, здесь, пусть ее страхи и новоявленный узелок запутаются в морских водорослях и их смоет морской водой!
Она побежала от клиники так, будто собиралась добежать до Сан-Франциско.
Глава двенадцатая
Приятная беседа с Джонни Уокером
Возле дома остановился мотоцикл. Это приехал почтальон, догадался Бьорн и вышел на крыльцо.
— Приветствую вас! — Мужчина в поношенной темной форме помахал рукой.
— Привет, Пер. Чем порадуешь?
— Не мне судить, но вам письмо из столицы.
— Давай его сюда.
Почтальон протянул конверт.
Организация «Женщины Швеции». Наверное, Карола воспользовалась фирменным конвертом, предположил Бьорн. Кажется, в создании ее фирмы участвовала и эта организация.
Он сунул письмо в карман, взял газеты и предложил почтальону:
— Хочешь пива?
— О нет, на службе не рискую. Благодарю. — И Пер укатил, поднимая на дороге столб пыли.
Бьорн лениво вошел в дом, потом без всякого желания открыл конверт.
Это не от Каролы, понял он, пробежав глазами письмо. Это письмо из прошлого.
Билось ли его сердце в предощущении перемен?
Оно, может быть, и билось, но не во всяком состоянии способен человек уловить это биение.
Двадцатилетие Марша мира. Париж. Она наверняка приедет.
Потом Бьорн внимательно изучил письмо, от буквы до буквы. Организация «Женщины Швеции» по просьбе американских коллег приглашает его, как участника Марша мира, принять участие во встрече по случаю двадцатилетия события. Все расходы берет на себя приглашающая сторона. Встреча состоится в Париже в начале июня и продлится шесть дней.
Бьорн позволил письму упасть на пол и откинулся на спинку кресла. Неужели ему дается еще один шанс?
Шанс? Но для чего?
Неужели ты всерьез полагаешь, говорил он себе, что Натали Даре все эти два десятка лет только и делала, что думала о тебе? Она наверняка замужем, да и ее дочь Мира вполне созрела для такого шага.
Но что-то внутри трепетало и говорило, что есть, есть у Бьорна шанс — увидеть Натали Даре еще раз. Увидеть и освободиться от наваждения, от той муки, в которую она ввергала его все эти годы.
Смешно сказать, да он никогда никому и не скажет, что всякую женщину с тех пор сравнивал с ней. Он уверял себя, что то была игра молодых тел, сама атмосфера нереальная, фантастическая — любовь в палатке, в Булонском лесу, в Париже. Пахло цветущими каштанами, во рту был вкус мартини…
Невозможно вернуть то чувство, то состояние, не вернув все, абсолютно все элементы. Потому-то нельзя вернуть прошлое.
В Париже с тех пор Бьорн не был. В Англии бывал по делам и не раз испытывал желание оттуда поехать в Париж. У него было для этого все — и время, и деньги. Но, спрашивал Бьорн себя, что я увижу там кроме того, что видит каждый турист? Соборы, дворцы, сады и парки… Там не будет Натали Даре.
Как нет ее в его жизни, потому что если бы она осталась в ней, то дала бы о себе знать… Как-то… Когда-то…
Да, он не простился с ней из-за беды, произошедшей с Лоттой. Но ведь он сказал Бернару, что уезжает из-за сестры.
А когда началась шумиха вокруг Миры, мог ли он присоединиться к общему хору? Конечно нет. Если Натали родила ребенка, значит, ей было от кого. И он, Бьорн Торнберг, ей совершенно не нужен.
— Поехать в Париж. Увидеть и освободиться, — сказал он себе.
Бьорн поднялся и пошел в кухню. Вынул бутылку любимого виски «Джонни Докер» и налил рюмку. Он называл это «поговорить с умным человеком».
— Ну, давай, Джонни, — Бьорн поднял рюмку, — раскрой мне тайну американской женской души. Ты много прошел дорог и многих повидал женщин…
Бьорн опрокинул рюмку и бросил в рот соленый арахис.
Джонни Докер молчал, но душу согревал.
— Значит, не хочешь раскрыть секрет, да?
Та ночь в Булонском лесу была звездной, небесные светила горели так же ясно, как их глаза, когда они уже отдохнули от страстных объятий и смотрели в открытый вход в палатку. Синий тент на входе колебался под ветром, они слышали смех и возню в других палатках — жаркое лето и жаркая любовь.
