— Почему той ночью ты меня поцеловал? — прошептала она.
Доктор рассмеялся над ее ухом.
— Хотел и поцеловал, — ответил он. — Потому что ждал такой возможности с того момента, как тебя увидел. Но ты, как многие молодые женщины, выставляешь колючки, если не уверена абсолютно… а мне ты не верила ни на грош!
— Я верила, верила! — Харриет вдруг так сильно захотела переубедить его, что сама удивилась этому страстному желанию. Может быть, она верила все время, иначе доктор Дрю не вызвал бы у нее столько антагонизма.
— Неужто? — Его покровительственная улыбка оставалась ласковой еще мгновение, а потом глаза, обычно блестящие, внезапно потемнели, стали черными, серьезными и напряженными, как душное перед грозой ночное небо. Увидев эти глаза, опушенные по-женски густыми ресницами, Харриет ахнула. Он яростно впился ртом в ее губы, и, хотя девушка ожидала несколько другого, она ни капельки не сопротивлялась.
Филип Дрю несколько раз поцеловал ее, резко, беспощадно — словно в наказание. А потом со стоном, властно и жадно сжал Харриет в объятиях.
На этот раз поцелуй принес полное удовлетворение, и, когда Филип Дрю наконец поднял голову, у обоих был несколько ошеломленный вид, в особенности у Харриет.
— Думаешь, экономка доктора Паркса не рассердится на нас — за неприличное поведение? — спросила она.
— Напротив, полагаю, одобрит. Я уже сказал, для нее ты «та милая молодая леди из «Фалеза».
— Да, но… — Харриет залилась от шеи до лба нежным очаровательным румянцем, отчего ее глаза стали зеленее, а волосы казались живым золотом. — Хочешь сказать, что она опять ушла — зная о моем приходе — и оставила тебя готовить чай!
— Оставила нас! Я рассказал ей, что ты его уже готовила.
— Правда?
— И она отнеслась к этому совсем спокойно. Вероятно, у нее широкие взгляды.
Харриет еще сильнее порозовела и попыталась вывернуться из рук врача.
— Ты не думаешь, что сейчас нам лучше заняться чаепитием?
— Минуту. Видишь ли, я сказал ей, что собираюсь жениться на этой «милой молодой леди».
— Что?! — Под взглядом доктора Харриет потупилась, но, когда нашла мужество взглянуть на него в упор, в глазах девушки словно занимался рассвет. — Ты не опережаешь события — немного? — осведомилась Харриет, ее голос дрожал так сильно, что сорвался перед последними словами.
— Не думаю. — Филип ласково-ласково погладил девушку по голове и улыбнулся с не слишком уверенным торжеством в глазах. — Разве мы уже не пришли к выводу, что с самого начала знали?
Харриет молча кивнула. Этот момент был слишком важен для обычных слов, и в любом случае она не могла придумать в ответ ничего достойного. Поэтому после новой — теперь успешной — попытки вырваться из его объятий Харриет отправилась на кухню и, когда Филип вошел вслед за ней, уже наполняла чайник.
— Харриет! — Филип так грубо схватил ее, что причинил боль. — Нельзя же сидеть пить чай и есть пирожные, словно ничего не случилось! Я позвал тебя сегодня потому, что потрясен своим открытием. Я не только не могу выбросить тебя из головы даже на миг, но и должен слышать, что ты чувствуешь то же самое. Я должен слышать твои слова о любви ко мне!
Совершенно ослабевшая при звуке этих магических слов, Харриет повернулась и беспомощно уцепилась за него, так беспомощно, словно пыталась удержаться на ногах под порывом ветра.
— Но ты еще не сказал, что любишь меня, — напомнила она со смехом в голосе, несмотря на тревожно бившееся в груди сердце. — В конце концов, мужчина обычно признается первым, верно?
Доктор Дрю вновь взял девушку за подбородок, но она упрямо прятала лицо на его плече.
— Трусиха! — обвинил он. — Боишься высказать свои чувства?
Харриет отрицательно покачала головой:
— Конечно нет. Я практически уверена, что люблю тебя больше, чем ты, видимо, заслуживаешь, раз не берешь инициативу и не вытягиваешь меня из отчаяния первым…
— Дорогая! — В порыве раскаяния Филип сжал лицо девушки в ладонях и заглянул ей в глаза. В его взгляде светилась такая нежность, что Харриет показалось, будто ее кости превращаются в воду, и, чтобы не упасть, схватилась за него. — Отчаяние? Теперь я знаю о твоей любви, а я… я боготворю тебя! Никогда я не говорил женщине подобных слов, потому что не выношу театральных преувеличений. Но это не преувеличение!
— Я думала, ты выбрал Гэй, — пробормотала она. — Думала, ты находишь ее безумно соблазнительной.
Филип изумленно смотрел на девушку:
— Гэй? Твоя сестра? Ты, наверное, шутишь! Если бы она хоть немного привлекала меня, я бы отказался быть ее врачом, поскольку мужчина не может одновременно любить женщину и давать медицинские советы как врач. Когда той ночью я увидел тебя в постели в этой полупрозрачной ночной рубашке и ты так бесстыдно тянула ко мне руку, то понял, что больше никогда не смогу быть твоим лечащим врачом.
— Неужели? — прошептала Харриет, недоверчиво глядя на него. — Это на самом деле правда?
Худые загорелые пальцы ласкали ее лицо и шею.
— Кто я, по-твоему, такой? — спросил он вдруг охрипшим голосом. — Думаешь, поцелуй в ту ночь — это все по части лечебных процедур? Ускоритель действия снотворного, которое я тебе дал! Если да, то лучше запомни раз и навсегда, что я совершенно без ума от тебя как от женщины — не пациента!..
И в доказательство, что это безумие может выйти из-под контроля, Харриет получила столько резких и решительных поцелуев и очутилась в таких сильных мужских объятиях, что, наконец, с глухим и не очень искренним протестом попыталась освободиться. Соломон выбрался из уголка кухни, где уже вылизал все молоко и остатки кошачьего обеда, припасенные недальновидным хозяином на потом, и с яростным лаем ринулся на защиту хозяйки, но Филип Дрю — как будущий хозяин — приказал ему не путаться под ногами, поднял Харриет на руки и перенес в гостиную, где усадил на диване и сам уселся рядом.
— А теперь, — сказал он, опять обнимая девушку, — нам надо о многом поговорить, тебе и мне, поэтому давай сейчас же выясним отношения… А через полчаса, — взглянул на свои часы, — я позволю тебе немного чаю. Если захочешь!
Но и через час на столе в гостиной чайник оставался холодным, а сандвичи — нетронутыми. Харриет многое узнала о мужчине, твердо уверенном сейчас, что станет ее мужем, а он достаточно узнал о ней. Например, что, исключая бесцветный роман, пресеченный в зародыше Гэй, во всем остальном ее любовная жизнь выдержит самую тщательную проверку — похоже, это известие много успокоило Филипа. Харриет узнала, что его жизнь пока была не совсем свободна от романтических приключений, но до сих пор он не испытывал ни малейшего желания обменять свободу, как он выразился, на чечевичную похлебку. Харриет вполне удовлетворилась таким ответом и после еще нескольких разоблачений, интересных только им двоим, и парочки блаженных интерлюдий, сильно разволновавших Соломона, заметила, что, если они не хотят нанести экономке доктора Паркса смертельное оскорбление, давно пора перейти к предложенному угощению.
