class="empty-line"/>
Мои ботинки издают скрип в результате контакта с линолеумом, и Оля оборачивается.
На ее лице выражение, характерное для глубокого мыслительного процесса, но оно быстро развеивается, когда наши глаза встречаются.
На ее губах ярко-красная помада. Это единственное яркое пятно на лице, не считая голубых глаз и темно-русых бровей.
Это неожиданно, и ей без сомнения идет, но я не привык видеть ее такой. Будто сегодня она решила бросить вызов повседневности. Будто на идеально чистом холсте кто-то оставил идеальную, яркую запятую.
Черт. Мне нравится. Очень нравится.
Задерживаю взгляд на алых губах, мысленно заставляя уняться вспыхивающее в крови возбуждение. Я вряд ли смогу удивить ее своей эрекцией, но желание выяснить это слишком зашкаливающее, чтобы рисковать.
Быстро скользнув взглядом по моему телу, она смотрит в мое лицо, и от резкого вдоха крылья ее носа вздрагивают.
– Что ты тут делаешь? – спрашивает тихо. – Ты не предупредил.
Это правило я вычеркнул из своей программы. Оно и раньше меня бесило.
– Мои почтовые голуби сломались, – не отрывая от нее глаз, делаю шаг в комнату и издаю очередной скрип.
Она смотрит на меня так, будто хочет разобрать мое лицо на атомы.
Если это признак того, что наш вчерашний разговор отложился у нее в голове, я буду безмерно рад.
Я готов к любому раскладу, кроме такого, при котором она захочет все вернуть на свои места, поэтому терпеливо жду, осматриваясь.
На скамейке в центре аккуратно сложена знакомая шуба, и от нее исходит тонкий аромат духов, который ненавязчиво заполнил разделяющее нас пространство.
– Хочешь забрать его на выходные? – получаю ровный вопрос.
– Нет. Мне завтра рано утром на перевязку и уколы.
– Тогда, что ты тут забыл?
– Он мой сын, – напоминаю я.
– Да, когда это стало тебе удобно.
Выпускаю из носа воздух, прежде чем сказать:
– Хочешь поговорить об этом?
– Не хочу, – отворачивается. – Я его приведу. Там уже давно почти все разошлись.
Развернувшись, обходит скамейку с другой стороны, и я делаю то, чего не позволял себе охерительное количество времени. Выбросив руку над скамейкой, сжимаю пальцы вокруг ее бицепса и вкрадчиво говорю, глядя ей в глаза:
– Я никуда не спешу. Я проезжал мимо и решил заглянуть. Пусть он веселится.
Застыв, она напрягает руку. Мне требуются усилия, чтобы не сжать пальцы сильнее. Через толстые нитки свитера я чувствую тепло ее тела и тонкие кости. Я слишком хорошо знаю ее тело и то, какое оно хрупкое, особенно под моим, и напрягаюсь сильнее, чем если бы греб против течения.
Я слышу ее тихое и частое дыхание. Стараюсь не концентрироваться на ее губах, но это сложно. Они слишком яркие. У меня в животе собирается напряжение, еще чуть-чуть и у Мишани будет повод спросить, не пора мне отлить.
Высвободив руку, она понижает голос и говорит:
– Я прошу тебя предупреждать не от скуки. Когда ты появляешься вот так, ты сбиваешь наши планы. Планы есть не только у тебя одного.
– Извини, – смотрю на нее исподлобья. – Я не подумал…
И это действительно так. Я не думал о ее планах. Я действительно не думал. И она действительно права. Я осознаю это, хоть и с колоссальным опозданием. Стоя здесь, я понимаю, что неоднократно забивал болты и на ее планы тоже. Почему? Потому что она всегда мне это позволяла, и когда-то это не было для нас проблемой. Очевидно, так думал только я один. И я был неправ.
– Не волнуйся, мы давно к этому привыкли, – говорит с горечью, от которой в моей груди печет. – Твои планы превыше всего. Мы тебе не мешаем, Миша тоже усвоил этот урок, ты не замечал?
К этому я не был готов.
Может, поэтому молчу, будто получит удар в глотку.
Когда-то, еще разговаривая кое-как, сын звонил и спрашивал, когда я за ним приду, а потом перестал. Он больше не требует моего внимания. Просто ждет, когда у меня появится время.
Это гораздо больнее, чем получить удар в глотку.
Отвернувшись, она уходит, оставляя меня одного посреди маленькой комнаты, забитой детскими шкафчиками.
Запрокинув к потолку голову, я слушаю ее шаги. Как только она выходит за дверь, звуки шагов поглощает приглушенный шум музыки.
Я знаю, что не самый говенный отец в городе. Я знаю, что мне далеко до совершенства, чтобы его достичь, нужна практика двадцать четыре на семь, но я люблю своего сына. И он это знает.
Я пялюсь в пространство достаточно долго, чтобы потерять счет времени. Когда в комнату залетает Мишаня, шума становится больше, чем от бензинового мопеда.
– Пап! – у него мокрые волосы и красные щеки. – У нас была дискотека, потом мы ели жуков! – объявляет, врезаясь в мое бедро.
– Че вы ели? – улыбаюсь, почесав его за ухом.
– Мармеладных жуков! Я бы тебе тоже взял, если бы знал. Маме я взял, она уже съела.
– Так ты не голодный? – бросаю взгляд на дверь.
– Не знаю!
Зайдя следом, Оля направляется к его шкафчику и начинает доставать оттуда одежду.
– Хочешь пиццы? – смотрю на сына.
– Да! – радуется он.
– Тогда езжай с папой, – говорит его мать.
– Мам, ты же можешь поехать с нами? – перевозбужденно выдает Мишаня.
Он делает это раньше, чем я успеваю заложить это в его голову.
– Вы и сами справитесь, – вываливая на скамейку его вещи, она избегает моего взгляда.
Врезаюсь глазами в ее лицо.
Ее спокойствие нихера меня не обманывает. И хоть я должен иметь уважение к ее планам, сегодня я все равно их подвину, и я готов за это извиниться. В моем распоряжении не так много козырей, чтобы выбирать.
– Да, – говорю хрипловато. – Поехали с нами.
Послав мне предупреждающий взгляд, говорит:
– В другой раз.
– Ну, ма-а-ам! – хнычет Миша. – Пожа-а-алуйста…
Если бы взглядом можно было перерезать горло, я бы уже захлебнулся в собственной крови. Отлично, твою мать. Это охуенно комфортная для меня обстановка.
– Мишань…
– Ну, один раз. Пожа-а-алуйста…
Поджав губы, ворошит его футболки.
– Мамочка…
– Ладно, – цокает. – Одевайся.
– Ура! – подняв руки, оголтело начинает носиться по комнате.
– Боже ты мой… – бормочет Оля.
Я вижу, как ее губы растягиваются в улыбке. И это очередной удар по яйцам. Как и то, что я ловлю ее взгляд на своей ширинке.
Твою мать.
– Мишань, – не отрываю глаз от ее лица. – Со стенами поаккуратнее, они типа настоящие.
Оля усаживается на скамейку, повернувшись ко мне спиной.
Провожу рукой по волосам, пытаясь не выскочить из штанов.
После пятнадцатиминутных сборов мы выходим на улицу.
Размахивая пластиковой лопатой, Мишаня вонзает ее в сугробы, называя
