С каждым словом Иволги Лебедяна словно погружалась в ледяную воду. Руки повисли, налившись мертвенной тяжестью, а нутро подёргивалось инеем. Кожей княгиня чувствовала, как от холодеющих щёк отливала кровь, а на сердце бурлили сотни горестных и хлёстких слов, не находя выхода сквозь стиснутое комом слёз горло.
Денница молчаливо притаилась за очередной корзинкой: видно, опасалась вмешиваться в разговор, принявший столь неприятный оборот. Бузинка же, перехватив взгляд Лебедяны, переменилась в лице: на скулах заходили желваки, челюсти сурово стиснулись. Она отложила фигурку, которую вырезала, и поднялась на ноги.
– Неладно ты, сестрица, поступаешь, – сдержанно проговорила она. – Дитя слушает, а ты такое о его матери говоришь… Выйдем-ка на двор: парой слов мне с тобою перекинуться надобно.
При виде её туго сжавшихся кулаков Лебедяна заподозрила, какие «слова» белокурая кошка задумала сказать, но подняться и воспрепятствовать не могла: ноги словно отнялись, расслабленные и безжизненные. Иволга с усмешкой и вразвалочку, словно бы нехотя последовала за Бузинкой, а Злата проводила их взглядом, полным недоумения и смутного беспокойства. Некоторое время кошки провели снаружи, за дверью слышалась какая-то возня; сердце Лебедяны гулко вело отсчёт этим мучительным мгновениям, пока наконец Бузинка не перешагнула порог дома – как и прежде, невозмутимая и сдержанная. Только сбитые костяшки на её правом кулаке грозно алели…
– Ну, про что я рассказывала-то? – Дружинница как ни в чём не бывало улыбнулась девочке, подхватила её и усадила к себе на колени.
– Как белка орешки на зиму запасает, – пискнула Злата.
– Ага! Ну так вот, слушай дальше…
Не утерпев, Лебедяна на подкашивающихся ногах выбралась во двор. Угрюмая, разъярённая Иволга расхаживала из стороны в сторону, прикладывая снег к разбитой губе и распухшей, лиловой скуле. Судя по красноречивым следам стычки, она схлопотала, по меньшей мере, два удара.
– Прежде чем осуждать меня и вешать на меня клеймо блудницы, Иволга, тебе следовало бы знать правду, – тихо и горько проронила Лебедяна. – Когда я поняла, что ошиблась в толковании знаков судьбы, было уже слишком поздно: я прожила много лет в браке с Искреном и родила ему сыновей. Сначала я оставалась с ним, потому что так предписывал закон, затем – потому что он захворал, и я боролась с его недугом. А моя настоящая судьба в лице Искры всё-таки нашла меня… И случилось то, что случилось. Выходя за князя, я не ведала любви, не знала её вкуса и цвета, не чувствовала её прикосновения к душе. Я думала, что всё так и должно быть… А увидев Искру, наконец полюбила по-настоящему. И пошла за зовом сердца. Правильно я поступила или нет – пусть каждый решает для себя. Я вынесла свою меру боли, выплакала меру слёз и не жалею ни о чём.
Краткое, звонкое эхо разносило её слова солнечными искрами по снежным склонам, и с каждым звуком тяжесть уходила с сердца. Закончила Лебедяна с улыбкой. Иволга слушала, опуская голову всё ниже, а её богатые, выразительные брови сдвигались всё сумрачнее. Когда княгиня Светлореченская смолкла, дружинница печально промолвила:
– Ежели по справедливости, то тебе следует гнать меня взашей, госпожа. Тому, что я сказала тебе, да ещё и при ребёнке, нет прощения. Теперь, когда ты сказала правду, позволь сделать то же самое и мне… Сердце моё к тебе бьётся неровно с первого дня, как мы здесь поселились. Разум мне говорит, что всё это – напрасно, но проклятое сердце решило, что прекрасней тебя нет на свете никого. Вот и стала я искать в тебе пороки и изъяны, дабы разлюбить… А ежели ты меня прогонишь, так будет даже лучше: я скорее тебя забуду.
– Любят, Иволга, вопреки всему – и порокам, и изъянам. – Лебедяна с грустной, горьковатой улыбкой коснулась сильного плеча женщины-кошки – осторожно, словно боясь задеть сердце где-то в глубине. – Любовь не разделяет в человеке хорошее и плохое, а принимает целиком. Но ты права, наверно. Ежели тебе больно рядом со мной находиться, то ступай, я держать тебя не стану, хоть и жаль мне с тобою расставаться: пока жили мы тут, я со всеми вами будто сроднилась. Но ты ещё найдёшь свою судьбу, вот увидишь. А это… пройдёт.
– Знаю, что не для меня ты, – вздохнула Иволга, осторожно поймав руку Лебедяны и сжав её. – Прости меня, госпожа.
– Я не держу обиды. – Лебедяна, потянувшись вверх, тихонько поцеловала Иволгу в синяк. – Но для твоего начальства, наверно, я должна написать грамоту о том, что ты не самовольно ушла, а я тебя сама отпустила. Война кончилась, и мне уже не нужно столько охраны.
От поцелуя Иволга вспыхнула отчаянным румянцем и низко поклонилась.
– Благодарю тебя, госпожа. Я недостойна такой доброты.
Взяв в опочивальне письменные принадлежности, Лебедяна набросала несколько строк, поставила подпись и вручила грамоту Иволге. Сомнение и сожаление давили на душу тягучей тоской, и она спросила:
– Ты точно решила уйти?
Женщина-кошка почтительно выпрямилась и сухо отчеканила:
– Точно так, госпожа.
– Хорошо, – еле слышно вздохнула Лебедяна. – Ну… Тогда прощай. Пускай судьба поскорее сведёт тебя с твоей настоящей суженой.
Ожидание тянулось нитью пряжи, ложилось петлями, свиваясь в плотную ленту. Сияние весны разгоралось жарче, всё вокруг наливалось соками, и пробуждающаяся земля наполняла кровь своим головокружительным колдовством; вот уже цветник около горного домика освободился от снежного покрова, и Лебедяна старательно очистила его от прошлогодних листьев и стеблей. Навстречу яркому солнцу проклёвывались многолетники, а однолетние цветы княгиня Светлореченская посеяла семенами. Она не решалась применять белогорскую волшбу для ускорения их роста: в глубине души всё ещё гнездился страх. Долгая борьба с недугом Искрена роковым образом подорвала её силы, и теперь Лебедяна боялась тратить подаренную Искрой молодость. Хоть седина и пропала после соития с возлюбленной, но она невольно чувствовала себя дырявым сосудом: сколько ни лей в него – всё неизменно просочится наружу.
Эту встречу Лебедяне пришлось выносить под сердцем, как дитя. Листая горные рассветы, словно страницы толстой мудрой книги, она добралась наконец до последней главы. Глава эта повествовала о блеске солнца на шлеме, тихих шагах по тропинке, прохладе кольчуги под ладонью и горьковатой, как отвар яснень-травы, усталой ласке дорогих сердцу карих глаз. И снова возвращалась Искра не с пустыми руками: спину ей оттягивал трёхпудовый осётр, которого она волокла, держа за верёвку, продетую сквозь жабры.
