— Садись, дуреха, следующий только в три будет. Не едешь? Ну и ладно.
Автобус укатил, а Лена с облегчением выдохнула, сняла туфли и стала болтать ими в воздухе. Скоро подъедет Макс, и они поедут в Москву, а оттуда — куда-нибудь, где есть гостиница, а в ней кровать и душ, и вот тогда не надо будет пугаться чужих взглядов, того, что может заподозрить Серафима, и что мама с папой все узнают…
Они с Максом будут любить друг друга до изнеможения, до полного бесчувствия, они будут засыпать, не разомкнув объятий, и первое, что она ощутит, проснувшись, — это его плоть, требующая близости…
В половине двенадцатого она сняла пиджак и осталась в блузке.
… Она будет отдаваться ему то как девственница, то как опытная гетера, она будет его рабыней и госпожой, она исследует все его великолепное тело до мельчайших деталей — и блаженно выгнется в его руках, когда он начнет целовать ее горящую кожу…
К часу она начала волноваться. Мысли о сексе куда-то делись, теперь она нетерпеливо бродила взад-вперед и мрачно качала головой, не понимая, куда вообще все подевались? Ни одной машины не проехало за эти два часа, если не считать молоковоза, от которого она спряталась в кювете, потому что не успела одеться.
В три пришел рейсовый автобус. К этому времени потная и грязная Лена Синельникова вконец отупела и не обращала внимания на косившихся на нее с любопытством теток в панамах и вьетнамках. Она дождалась, когда сойдут пассажиры, и заплакала сухим страшным плачем. Какая-то старушка протянула ей початую бутылку пепси.
— Не встретила, милая? Не убивайся, может, по жаре ехать не захотели… К вечеру приедут, не горюй.
Лена кивнула, размазала по лицу грязь и слезы, подобрала туфли и пиджак и молча побрела обратно в Кулебякино.
К районному отделению милиции Макса привезли в половине двенадцатого. Размещалось РОВД в небольшом деревянном домике, возле которого дремали петух и три рыжих курицы. Васька залился лаем, но быстро смолк и часто задышал, вывесив язык. Псу было жарко и томно, да и ездить в машине он не очень любил.
— Выходите, Сухомлинов.
— Не выйду.
— Сопротивление при задержании…
— Да пошел ты, лейтенант!
— Разговорчики!
— А пса я куда дену? Он же задохнется в машине!
— Ладно, надевайте намордник и давайте его сюда. Посидит в погребе, там холодно.
Макс, чувствуя себя предателем, утрамбовал Васькин нос в тесный намордник, старательно избегая укоризненного Васькиного взгляда. Потом понурый пес безропотно ушел с лейтенантом, а Макс был препровожден бдительным Коляном в дежурную часть. Макс несколько приободрился. Нет такого милицейского начальника, который не…
Есть. Есть такой начальник.
От окна к Максу повернулся невысокий плотный молодой человек в серой от пота фуражке. На багровом лице плотного молодого человека расплывалась довольная улыбка, ну а в глазах прямо-таки светилось торжество.
— Здравствуйте, Сухомлинов Максим Георгиевич. Значит, нарушаем помаленьку?
— Паша, ты…
— Во-первых, товарищ старший лейтенант. Во-вторых, я тебе не Паша, а Павел Сергеевич Мячиков. В-третьих, сейчас я с тобой, Максимушка, за все сразу рассчитаюсь — и за ужин, и за сплетни про Алену Синельникову, и за то, что ты у меня ее вчера из-под носа свел…
Макс сел, не дожидаясь разрешения. Теперь размеры катастрофы прорисовывались вполне четко. Пашка его не выпустит, это ясно, продержит до вечера, а Ленка изжарится на остановке и решит, что Макс опять ее бросил. И кинется под рейсовый автобус. Нет, ну под автобус, может, и не кинется, но вот чем-нибудь тяжелым Максу в голову при встрече точно засветит.
Он лихорадочно подался вперед, и Колян нервно передернул затвор, но Пашка и глазом не моргнул. Макс откашлялся и неистово прохрипел:
— Павел Сергеевич, окажите божескую милость, не дайте сгинуть безвестно в остроге!
— Ты клоунаду свою кончай, не в цирке.
— Паша, я только об одном прошу — передай записку… Серафиме Владимировне! В ее возрасте вредно волноваться, а она меня будет ждать.
На лице Мячикова отразилось смятение. Нет, за здоровье Серафимы, которую его мама называла «Симка-Чума», он нисколечко не волновался. Как и многие молодые уроженцы Кулебякина, Паша Мячиков был уверен, что сестры Серафима и Аглая в некотором роде давно уже перестали быть людьми из плоти и крови и превратились в бессмертные символы типа демонов. Дело было в другом: если Сухомлинов не врет, — а чего ему врать? — то Серафима Пашу со света сживет и последних нервов лишит, а то и жалобу на него напишет в областное управление. Поскольку один из давно усопших мужей Серафимы был большим начальником, к ее жалобам привыкли прислушиваться — так, на всякий случай. И плакало тогда Пашкино майорство-капитанство!
Мячиков нахмурился, посопел и придвинул Максу бумагу и ручку.
— Пиши. Передадим. Серафима Владимировна — уважаемый человек, ветеран, труженица тыла. Еще не хватало, чтоб из-за тебя с ней чего случилось!
Макс его уже не слушал. Он лихорадочно писал записку Серафиме.
«Серафима Владимировна по поводу вчерашнего сортирного вопроса надо сказать, что я задерживаюсь по независящим от меня причинам. Оч. важно, так как ждут меня целый день на солнце. Я не сбежал и не бросил это дело, приеду и все налажу. Обязат. передайте, чтобы ждали! Ваш Максим Сухомлинов».
Мячиков взял записку и начал ее внимательно изучать. Макс затаил дыхание. Пашка поднял голову и с подозрением уставился на Макса.
— Что за сортир? Серафима сподобилась канализацию провести? А ты при чем?
Макс про себя выдохнул с облегчением. Прокатило! Теперь все будет нормально, Серафима сообразит и скажет Ленке. Должна сказать, она бабка лихая…
— Я же, Пал Сергеич, дизайнер. Оформляю интерьеры, дома то есть.
— Ага. По унитазам, значит, дизайнеришь? Ну че, как раз для тебя. Колян, слетай в Кулебякино, отвези маляву. Старушкам Кулебякиным в собственные руки. Но про задержанного не разоряйся!
— Есть!
Макс откинулся на спинку стула с облегчением и посмотрел на Пашку Мячикова с некоторым даже сочувствием. Когда все это кончится, Пашка огребет от него такое… Короче, Пашка Мячиков будет единственным, кого на свадьбу Макса и Ленки не позовут!
Серафима Кулебякина прочитала записку, ласково простилась с робевшим с детства в ее присутствии Коляном, после чего взревела страшным голосом:
— Глашка! Возьми зонтик и марш на улицу.
— Зачем, Симочка?
— Сторожи Аленку. Как увидишь — свисти.
— Симочка, я не умею…
— Тогда пой. Мне нужно полчаса, не больше…
