Она уже примирилась с неизбежным…
Она знала, что будет дальше.
И надеялась лишь, что когда-нибудь они смогут быть счастливы.
Алан – когда встретит кого-то, более достойного, вернее более достойную женщину, чем она.
И она, Динни, – когда сможет пережить эту историю, перевернувшую всю ее жизнь, когда справится с тем, чтобы похоронить ее в глубинах памяти и никогда больше оттуда не извлекать.
Динни боялась смотреть на Алана. В номере царила тишина, плотная и душная, невидимым грузом давящая на плечи и затылок.
Наконец она осмелилась поднять на него глаза.
Лучше бы она этого не делала.
Она ожидала чего угодно. Гнева, недоверия, презрения, отвращения… Она ждала всего этого, но никак не готова была увидеть безразличие.
Его лицо не выражало вообще ничего. Оно было застывшим, каменным, как у статуи.
Что читалось у него в глазах, Динни не понимала.
Перед ней был человек с изваянием-маской вместо лица.
Динни тихо поднялась и сделала шаг от кровати. Она надеялась, что Алан обнимет ее, задержит, остановит, заговорит с ней, в конце концов.
Что он простит ее.
В глубине души она все еще надеялась на это, хоть и знала – такое невозможно.
Она подошла к двери и взялась за ручку. Перед тем как выйти, она снова посмотрела на Алана.
Он по-прежнему был похож на изваяние.
Динни глубоко вздохнула. Она знала, что если сейчас она сделает шаг за порог, то обратного пути уже не будет.
Никогда.
Алан молчал. Он не двигался. Смотрел в одну точку перед собой не отрываясь. Вот чуть шевельнулись брови, и на мгновение Динни замерла. Может быть, он что-то скажет? Может, не даст ей уйти?
Нет. Тишина в номере ничем не нарушалась. Алан продолжал сидеть.
– Прости меня, – сказала Динни, открыла дверь и вышла. Бросив последний взгляд на постель, она скорее даже не подумала, а поняла – ей никогда не забыть его застывшего лица…
Выйдя из отеля, Динни побрела, сама не зная, куда именно она идет.
Слезы застилали ей глаза сплошной мерцающей пеленой.
Надо было что-то делать. Совершенно точно надо было.
Но вот что? И куда идти?
Динни всхлипнула, вытирая лицо рукой. Глубоко вздохнула, выпрямилась. Подойдя к краю тротуара, она вытянула руку. Почти сразу же остановилось такси.
В такси Динни продолжала плакать. Беззвучно, глотая воздух и слезы. Жгло сердце, вместо желудка образовалась гулкая сосущая пустота.
Она не знала, как ей жить дальше.
Но по крайней мере ей стало понятно, куда надо ехать.
Она не знала, сколько еще пробудет в номере отеля Алан. Она не могла предугадать его действия. Он был способен поступить как угодно – пробыть там всю ночь или уйти оттуда спустя пять минут после нее.
Поэтому Динни сначала заехала в их общий дом. Там она быстро побросала в дорожный чемодан на колесиках абсолютно необходимый минимум вещей. Самых простых, самых нужных.
Она ничего не взяла из украшений, почти ничего – из косметики.
Во-первых, она слишком торопилась. Если Алан застанет ее дома… нет, об этом лучше даже не думать. Дело было даже не в том, что именно может сказать Алан. Сказать или сделать…
Динни не пережила бы, если бы еще раз увидела это его выражение лица. Этот отсутствующий, потухший взгляд, это застывшее каменное изваяние.
Поэтому никаких «если» быть не могло. Она должна была исчезнуть отсюда раньше, чем он появится.
А во-вторых, каждый подарок, выбранный им с такой любовью и вниманием именно для нее, только для нее, напоминал бы Динни о нем и лишь сильнее разжигал бы боль.
Динни не ждала, что боль пройдет быстро, но подпитывать и подогревать обжигавшее ее чувство не собиралась.
Она получила все сполна, она расплатится за все без остатка, но она не может страдать вечно. Должен же быть какой-то предел мучениям.
По крайней мере, ей хотелось в это верить…
Динни вышла из дома, оставив ключи на видном месте в прихожей, на полочке под огромным зеркалом. Входную дверь она просто захлопнула.
Снова такси, снова поездка. На этот раз уже домой, в свою собственную квартиру.
Как хорошо, что ей есть куда пойти. Хотя бы это хорошо.
Водитель помог Динни выгрузить из такси чемодан и, получив свои деньги, уехал. Динни на некоторое время замерла у подъезда. Она смотрела наверх, на окна своей квартиры, которые сейчас, понятное дело, были темными.
Она вспомнила, что последний раз она была там с Патриком… Но странное дело: именно это воспоминание сейчас не вызывало у нее никаких эмоций.
Ей не было приятно, но не было и неприятно. Ее не передергивало от сладких или отвратительных эпизодов, проносившихся перед глазами. Она вспоминала эти моменты с грустью, легким сожалением и… да-да, с мудростью.
Что ж, теперь она знает, почем фунт лиха.
Она стала взрослее, старше, опытнее, и уж конечно она стала гораздо умнее.
Впредь она будет куда более разумно распоряжаться собственной жизнью.
Упав в тесном коридорчике квартиры на колени рядом с чемоданом, Динни разрыдалась…
Наплакавшись, она почувствовала, что у нее сосет в желудке. Желудок просто сводило от голода. Динни неохотно поднялась и взглянула на себя в зеркало.
Красота невероятная, подумала она, достала из сумочки упаковку влажных салфеток и принялась приводить себя в порядок: вытерла слезы, размазавшуюся тушь, которая оказалась совсем не такой стойкой, как обещала реклама, и наполовину стершуюся помаду.
Вытащив из сумочки несколько крупных купюр, она внимательно посмотрела на них, прикинула что-то в уме, а потом оставила половину купюр на тумбочке.
Теперь она осталась без средств к существованию. Нужно было экономить, прежде чем она решит, что ей делать дальше, и начнет какую-никакую самостоятельную жизнь.
Да, теперь от многого ей придется отказаться, а о многом из того, о чем она предпочла забыть, придется вспомнить…
Динни перекинула ремешок сумочки через плечо и отправилась в супермаркет через дорогу.
С каждой минутой ей хотелось есть все сильнее. А как известно, если голодным прийти за продуктами, то обычно набираешь в тележку гораздо больше, нежели в состоянии съесть… В результате тележка Динни оказалась забита разными пластиковыми подносиками с нарезками ветчины и сыра, банками консервированных оливок и ананасов, шоколадками, пирожными и упаковками с соком. Динни остановилась и мысленно укорила себя – это же не нормальная, полноценная еда, а одно баловство.
Ладно, пообещала она себе, сегодня у меня все равно нет ни сил, ни желания что-то готовить, а с завтрашнего дня я возьмусь за ум.
Она ощущала смутное беспокойство: что-то она забыла сделать или сказать кому-то, но кому?
И лишь на кассе, расплачиваясь за покупки, ее внезапно осенило.
