Но и в этом доме она не могла находиться одна. Шаан поняла это, как только переступила порог. За последние несколько счастливых недель она уже начала считать его своим домом; сейчас же он казался ей чужим и враждебным.
И пока она стояла среди его отполированной деревянной роскоши, в ее сознании возник образ настоящего дома, а не созданного слепой иллюзией.
Единственного дома, в котором она смогла бы сейчас дышать…
Когда вечером, около восьми часов, раздался звонок в дверь, Шаан, хоть и ждала его, все-таки с трудом заставила себя подняться с кресла, в котором сидела, бездумно уставившись на мерцающий экран телевизора.
Ощущая болезненную сухость во рту, спокойная, но очень бледная, Шаан заставила себя выйти из гостиной и прошла через холл к двери. Она увидела высокую темную фигуру. Ощутила его раздражение, которое буквально проникло через преграду, когда он в очередной раз нетерпеливо нажал на кнопку звонка. Шаан зачем-то провела дрожащими пальцами по бокам своих поношенных джинсов.
Она не надевала их с тех пор, как покинула этот дом – дом ее дяди и тети – около двух месяцев назад. Не надевала и простенького вязаного свитерка, длиной до талии, который был на ней сейчас. Эти вещи принадлежали к тем, что она оставила здесь, да так и не забрала.
Другая ее одежда осталась висеть в шкафу в доме Рейфа. Она не взяла оттуда ничего. Ей просто невыносима была сама мысль о том, чтобы войти в их спальню и взять свои вещи.
Она только зашла в кабинет Рейфа и написала ему записку, которую вложила в конверт вместе с обручальным кольцом. Не с тем, что Рейф надел на ее палец в момент бракосочетания – Шаан считала, что как жена Рейфа она обязана носить его, – а с другим… Ключи и конверт она оставила на столике в холле, чтобы Рейф увидел их сразу, как войдет в дом.
Записка получилась очень короткой. Шаан хотела сохранить хоть какие-то остатки гордости и самоуважения, поэтому не могла написать, что уходит лишь из-за того, что обнаружила предательство Рейфа.
«Я больше не могу жить в этой лжи» – вот все, что значилось в ее немногословном послании.
И вот он пришел сюда, как она и ожидала, чтобы обрушить на нее свои «почему», на которые Шаан, решившая утаить правду, не знала, что ответить.
«Ты дура, Шаан, – говорила она сама себе, пока ее трясущиеся пальцы пытались справиться с замком и медленно распахивали дверь. – Тупая, доверчивая дура».
Потом ее сердце дрогнуло, что случалось с ней всякий раз, стоило ей взглянуть на этого мужчину.
Рейф стоял перед ней в той же самой одежде, в которой она видела его с Мэдлин. Тот же серо-стальной костюм, который прикасался к другой женщине, когда он наклонился, чтобы поцеловать ее. Та же белая рубашка, тот же синий галстук в полосочку, только узел ослаблен на напряженной загорелой шее. Да три верхние пуговицы рубашки расстегнуты…
Его лицо казалось мрачной маской. Шаан не хотела думать о том моменте, когда оно приобрело такой вид. Серые глаза ничего не выражали, пока он какое-то мгновение смотрел ей в лицо, словно пытаясь найти в нем признаки того, что все случившееся – лишь неудачная шутка.
Но он не обнаружил таких признаков и, похоже, принял это.
– Можно мне войти? – тихо спросил он.
Шаан опустила ресницы, боясь, что глаза выдадут ее, и отступила на шаг назад, молча разрешая ему войти.
Он остановился прямо перед ней, отчего сердце Шаан едва не перестало биться. Ее побелевшие пальцы отчаянно сжимали дверную ручку. Какое-то время они так и стояли молча, ощущая лишь невероятное напряжение, возникшее между ними. А магнетическая сила его присутствия терроризировала сознание Шаан, пробуждая мысль о том, что она не должна была этого делать.
Потом он протянул руку, и Шаан вся напряглась. Ей показалось, будто он хочет прикоснуться к ней. А она знала, что не сможет вынести этого прикосновения, что все ее взбудораженные чувства сразу выйдут из-под контроля и она не сможет сдержаться…
Но он только осторожно снял ее онемевшую руку с дверной ручки и тихо закрыл дверь. Потом двинулся в направлении гостиной, а она осталась на месте, дрожащая от волнения, пытаясь выкроить несколько секунд, чтобы обрести прежнее «спокойствие» и найти в себе силы приблизиться к нему.
Рейф стоял посреди комнаты. Пиджак его был расстегнут, а руки уперлись в бока, и этот жест говорил яснее ясного, насколько Рейф раздражен.
– А теперь постарайся объяснить мне, что вообще все это значит, – сказал он. – И постарайся сделать это пояснее, Шаан, – предупредил он. – Потому что я устал и не выспался из-за разницы во времени, и вообще, я не в настроении из-за твоей выходки.
Она это прекрасно видела. Рейф был просто взбешен.
– Я оставила тебе… записку, – сказала она, отводя глаза. Невыносимо больно было видеть перед собой его большое, сильное тело, решительное красивое лицо… Ведь это был тот мужчина, которого она в каком-то безумии позволила себе считать принадлежащим ей… только ей одной.
И это было самой ужасной ее ошибкой, понимала сейчас Шаан. Она разрешила себе забыть, с чего начались их отношения, и самозабвенно погрузилась в мир радужных иллюзий.
– Насчет жизни во лжи? Так ты, кажется, определила наш брак? Жизнь во лжи? – раздался у нее над ухом резкий голос Рейфа.
– Да. – Ответ оказался таким простым, таким честным. Ей даже не пришлось ничего объяснять.
Но Шаан стояла перед ним, не чувствуя под собой ног. Стояла, любя и ненавидя. Мечтая о том, чтобы никогда не было этой встречи – Рейфа и Мэдлин.
Потому что и сейчас перед ее глазами стоял образ Рейфа, который держал Мэдлин за руки. И Шаан отчаянно пыталась уничтожить проклятое видение.
Неверной походкой она пересекла комнату и выключила телевизор. Но тут же пожалела об этом. В комнате мгновенно воцарилась гнетущая тишина.
– Значит, ты бросила меня просто так, безо всякого повода. – Голос Рейфа нарушил мучительное безмолвие. – И без всяких объяснений. Просто проснулась утром, решила, что мы погрязли во лжи, и потихоньку исчезла?
Его злость, его презрение и его ложь вонзались в сердце Шаан, словно три ножа, и она ответила чисто инстинктивно:
– А что ты хотел от меня? Чтобы я продолжала притворяться, пока тебе все не надоест?
Слова Шаан поразили Рейфа. Видимо, сама того не ведая, она задела его за живое. Он тяжело и протяжно вздохнул.
Потом посмотрел ей в лицо – таким острым внимательным взглядом, что Шаан пожалела о том, что не придержала язык. Потому что знала: он заметит и бледность ее напряженного лица, и расширенные от страдания и душевной боли черные зрачки, и наверняка это напомнит ему тот день, когда он стал свидетелем ее несчастья. Впрочем, и своего тоже.
