— Но что я могу сделать? — интересуюсь с искренним желанием помочь и при этом стараясь не поддаваться смущению.
— Только ты можешь на него повлиять, — бросает Расул Муртазанович и уходит.
А я до самой ночи верчу в мыслях эти слова.
30
Тихомиров
Я не должен был принуждать ее к сексу.
Эта мысль не дает мне покоя весь день. Даже когда с сыном гуляю. Смотрю на него и неизбежно вижу Птичку. Сердце сходу дорогу наружу ломит. Сокращается. До боли сжимается. Раздувается. Становится все больше и больше. Ритм ускоряет. Наносит телу сокрушающие удары. Изнутри меня еще не избивали. Оказывается, это хуже, чем выхватывать на ринге от какого-нибудь двухметрового шкафа с силой удара свыше пяти сотен килограмм. Урон гораздо значительнее. Да просто даже… это намного болезненнее.
«Если тебе правда настолько похрен, с кем трахаться, почему ты отказываешь мне?»
Вспоминаю, каких гадостей успел ей наговорить, и кровь в жилах стынет. Иначе, как мудаком, сам себя назвать не могу.
Полина выносила и родила моего ребенка. К тому, что есть сын, начинаю привыкать, но когда представляю, каким образом получил его… До сих пор поражает, что часть меня какое-то время находилась внутри нее. Мне кажется, ни у одного мужика против такого нет шансов. Шансов выстоять. Их нет.
Раз за разом меня опрокидывает.
Не знаю, что должен сделать, но хочу, чтобы она была моей женщиной. Как ее после всего в этом убедить? Куда сунуть свое недобитое самолюбие и нерациональную злость? Как вытащить то, что в реальности жить не дает?
Остаток дня избегаю Полину. Но понимаю ведь, что долго так не смогу. Как бы не жалел о сделанном и не убеждал себя, серьезно ослабить давление на нее не получится.
Я не могу ее отпустить.
Ночью вхожу в спальню, вижу Птичку в своей постели, и по венам тотчас огонь разливается.
Моя она. Только моя. Четыре года прошло, а она так ни с кем и не была. Мог ли я на подобное рассчитывать? Конечно же, нет. Потому и бесился. Стоило лишь представить ее с другим… Понимаю, что это эмоции. А они делают человека слабым. Надо как-то перетерпеть, дождаться отката… Но я ведь себя с трудом контролирую, едва оказываемся с Полиной наедине. Шандарахнуло меня конкретно.
Иду в ванную, чтобы физически прибить напряжение, прежде чем лягу к ней в постель. Но Птичка, к моему удивлению, шагает за мной следом.
Заметил, у нее какие-то затыки против совместного мытья и прочей бытовой ерунды. Стесняется она, даже если войду, когда зубы чистит. Вчера застал в одних трусах в процессе одевания, думал, при виде меня в обморок грохнется. Учитывая, что я ее всю заново рассмотрел, это как минимум смешно. Но я все же пытаюсь не обращать внимания на эти загоны.
Поэтому сейчас Птичкино пребывание в ванной, пока я раздеваюсь, вызывает у меня недоумение и определенное беспокойство.
— Что-то случилось? — спрашиваю, прежде чем шагнуть на поддон.
Она молчит. Мнется, хочет что-то сказать, но молчит. Еще вчера я бы просто схватил ее и заволок в кабину. Но сейчас, после утреннего открытия, стою и жду какого-то знака с ее стороны.
И Полина… Разворачивается и покидает ванную.
Стою под распылителем дольше необходимого. Переключая режимы, успеваю промерзнуть под холодной водой. Выхожу, кожа еще какое-то время стянута дрожью. Оборачиваю бедра полотенцем, но в спальне все же решаю надеть на ночь трусы. Может, это удержит меня на своей половине кровати. А завтра я придумаю, как поступить дальше.
Стараясь не смотреть на Полину, ложусь в постель, гашу свет и, закидывая руки за голову, прикрываю глаза.
— Тимур, — шепчет она неожиданно.
В груди тут же вспыхивает пожар. Стремительно расползается, распаляя переохлажденную недавно кожу. Поднимая веки, я готовлюсь к тому, что придется вглядываться в темноту. Однако Птичка в тот же момент встает и дергает за цепочку находящегося над изголовьем бра.
Наши лица заливает светом.
Смотрю на Полину без какой-либо подготовки, и странная звериная нежность то стискивает, то распирает ребра.
— Я хочу с тобой поговорить, — так же тихо выдыхает она.
Рывком сажусь. Прочесываю пятерней голову ото лба до затылка. Сгибая в коленях ноги, свободно раскидываю их и кладу поверх сцепленные в замок руки.
— Говори, — спокойно поощряю.
Сам же на губы ее смотрю. Мать вашу, должно быть, и здесь работает какая-то формула. После известия о том, что я у Птички единственный, желание обладать ею катастрофически усилилось. Я и раньше при виде нее с трудом контролировал похоть, теперь и вовсе расколачивает изнутри эту броню стойкости.
— Как у тебя дела с подготовкой к бою?
Несколько секунд тупо моргаю. Ожидал какого угодно, но явно не этого вопроса.
— Отлично, — выговариваю, не переставая ее рассматривать. — Почему ты спрашиваешь?
— Я просто… — ненадолго уводит взгляд. — Переживаю, что ты мало отдыхаешь. Восстановление несет не меньшую важность, чем сами тренировки. А ты… Ты много тренируешься и очень мало спишь. А еще… Мне кажется, что ты злишься на меня и поэтому выкладываешься больше, чем должен в этот период.
— Откуда тебе знать, как я выкладываюсь?
— Я наблюдала, — без заминки отвечает Полина.
— Выглядит так, будто ты заранее продумала весь этот диалог.
Она резко расширяет глаза, распахивает губы, но так ничего и не говорит.
— Полина?
— Я беспокоюсь и хочу помочь, — выпаливает она.
— Как именно ты хочешь мне помочь? — не могу не уточнить, замечая, как розовеют ее щеки.
— Ну, в том плане… — мнется Птичка. — Хочу, чтобы ты перестал злиться на меня, мог сосредоточиться на подготовке и работать в нужном темпе. Мы могли бы… Мы могли бы заключить перемирие на оставшиеся три месяца.
Это, конечно же, очень заманчиво. Настолько, что я моментально подвисаю, перебирая в голове все, что смогу с ней делать. И если между всем этим Птичка будет мне еще и улыбаться… Сердце срывается с такой силой, что ребра трещат.
Только трех месяцев мне мало. Любых временных рамок недостаточно. Уже сейчас понимаю, что хочу получить договор с неограниченным сроком. И как сказать об этом Полине?
«Нет, я не любила Мишиного отца…»
Но что-то же есть. Пусть не любовь. Чувствую, как откликается. И во взгляде ее ловлю много больше, чем равнодушие. Даже сейчас… Смотрит, мать вашу, так, что в груди дрожь зарождается.
— На оставшиеся три месяца? Не ты ли утром переживала, что я могу через какое-то время слиться? Теперь сама рамки ставишь? — вот что я выговариваю. Каждую секунду держу себя, чтобы не выдать что-то более агрессивное и не спугнуть ее своим напором.
— Я не сказала, что после мы совсем перестанем контактировать, — неуверенно оправдывается, а я сжимаю челюсти и тяжело вдыхаю. — Просто… Мне тоже станет легче, если будет какой-то конкретный период, в который я смогу полностью расслабиться и не думать сутками о том, что ты можешь забрать у меня Мишу.
Воздух становится все горячее. Все труднее его, мать вашу, вдыхать.
— И в чем конкретно будет заключаться это перемирие? Объясни, что ты в этот термин вкладываешь. Включает ли он нормальные отношения, полное доверие и откровенность, регулярный секс без обид и споров? Тогда я поддержу.
Только не временно.
— Ну да, — смущенно отзывается Птичка. — Что-то вроде этого…
— Хорошо, — выдыхаю я. — В таком случае ты первым делом должна мне объяснить, что имела в виду, когда говорила, что считаешь свое молчание обоснованным после того, что я тебе в ту ночь сказал, — выдвигаю первое требование. Полина морщится, будто в эту же секунду готова заплакать. Отшатываясь в темноту, пытается спрятаться. — Что я сказал, Полина?
— Ты… — шепчет она. — Ты дал мне денег и велел в случае «возникшей проблемы» сделать аборт.
31
Тихомиров
1 января, 2016 г.
Телефонный звонок раздается, едва я вхожу обратно в свою квартиру, после того как проводил Полину. Она настаивала, что должна вернуться до того, как Артур приедет от Кристины. Лариса Петровна, увидев нас вместе, особо не удивилась. Посчитала, что мы, как обычно, вместе со всеми Новый год встречали, а утром я, типа, забрал Птичку домой.
