промычал себе под нос и еще крепче уткнулся лицом в подушку.
– Дима, шесть утра, – пробормотала я, зажигая лампу. – Ты просил разбудить тебя в шесть.
Он поднял голову, мутным взглядом обвел комнату. Этой ночью нам едва ли удалось поспать больше двух часов.
– Сделай мне кофе, радость, – пробормотал он, снова зарываясь лицом в подушку.
Я разом проснулась.
Когда Дима так, спросонья, о чем-то просил, назвав меня своей радостью, я просыпалась мгновенно. Он никогда не называл меня так, так он обращался к незнакомым девушкам, или к девушкам, имени которых не мог припомнить. И вопросы роились в мозгу, как рой диких пчел.
Подозрительно взглянув на распростертое на кровати тело, я усомнилась в своих подозрениях. Дима был явно не в состоянии изменять. Даже пальцем. И вообще, сейчас для разборок было не время. Но я ревновала и ничего не могла с собою поделать.
Страх потерять его мутировал, менял очертания, притворялся страхом измены, но… оставался. Ни на секунду не проходил.
***
– …я знаю, что все так живут и кланяюсь в пол всем российским мамочкам, но я так больше не выдержу! – закончила я. – Мне хочется убить кого-то с фамилией Кан. И мне уже неважно – кого.
Андрюша сочувственно вздыхал.
– А Дима как? – он почему-то считал, что жертва – именно Дима.
– Он разбирает на ночь оружие, – пошутила я мрачно.
Ирка, ставшая очень толерантной к гомосексуалистам после того, как Андрюша разок поколдовал над ее волосами, осторожно поставила на стол чашки. Она все еще была толстой, но аккуратно причесанной и это придало ей сил явиться ко мне без кулечка с выпечкой.
После того, как Толстый привел курьера, все подозрения были сняты. Даже Максим молчал.
– Мой тоже грозится, что скоро меня убьет, – пожаловалась она.
Они с Саней уже неделю стоически завтракали овсянкой с яйцами, обедали – гречкой, салатом и куриными грудками, а ужинали омлетом. Саня впервые на ее памяти не хотел заниматься сексом (потому что все время хотел только жрать и ничего больше), что придавало Ирке сил жить дальше.
И дальше худеть.
– На месте Кана, я бы держала пушку в готовности, – сказала она. – Мы до сих пор не знаем, кто это был! – выразительная пауза. – Хотя, я лично, догадываюсь.
Макс, которого с трудом удалось отвлечь от идеи их «потрясти», был ее первым подозреваемым.
– Он с нами был! – я не сказала, что Макс, как и она, полон решимости доказать, что виновата она. – Спас нам жизнь. Всем нам! Еще одно только слово против него и мне плевать, насколько плотно дружат Саня и Дима.
Ирка сменила тему.
– Почему вам с детьми не пожить у меня? Дима же свалится. Нельзя спать два часа в день и что-то соображать.
Эти приступы душевности с ее стороны, нервировали. Как и попытки «открыть мне глаза на Макса». Но еще больше меня бесили ее попытки подмять меня под себя. Лучше своим ребенком бы занималась! Вместо того, чтобы учить меня заботиться о моих!
– Мы справимся, – в сотый раз ответила я. – Тысячи людей живет с детьми в еще худших условиях и ничего!
– Дорогая моя, ты хоть представляешь, сколько российских мамочек, которым ты собралась поклониться в пол, теряют мужиков в первый же год? Я тебе скажу: до хера! Но ты будешь первой, кто потерял мужика не по недосмотру, а по недосыпу.
Я промолчала. Снова она попала не в бровь, а в глаз.
Мы перепробовали все! Не давать детям спать днем. Давать днем спать Диме. Таблетки, беруши, закрытую дверь…
Ничего не работало.
Ночами дети орали, как резанные. Я пыталась затащить их в нашу постель. Это их успокаивало, но тогда орать принимался Дима. Его успокоить было труднее. Няня плакала, когда перепадало и ей, и грозилась уволиться, отчего мне ночами снились эти кошмары.
А днем хотелось покончить с собой.
Поддавшись моде, Дима превратил городскую квартиру в студию, вроде западных пентхаузов. В ней было всего две комнаты – спальня и зал. Зал занимал столько места, что хватило бы для парковки трех джипов. С учетом того, что пацаны поссорятся и захотят пострелять.
Гулкое эхо гуляло между белоснежных диванов и пары медвежьих шкур, брошенных на отделанном мраморной плиткой полу.
Даже мне, когда я жила здесь одна, было жутко идти в ночи в туалет через белоснежную, как чистилище комнату. Мне все время казалось, будто Эхо крадется за мной, провожаемое стеклянными взглядами шкур двух белых медведей. Эхо словно ждало в засаде: один лишь неверный шаг и оно обрушивало размноженный звук мне на голову.
Дети испытывали те же муки. Стоило кому-то из мальчиков пошевелиться, или тряхнуть погремушкой, эхо превращало шорохи в камнепад. И, испуганные, близнецы просыпались, начинали кричать, словно резаные. Эхо издевательски усиливало звук, пугая их до икоты.
Макс предлагал нам поселить мальчишек отдельно, с няней, но Дима не согласился. Сказал, что лучше сам их перестреляет, когда они опять начнут истерить, чем допустит хотя бы малейший шанс, что его дети попадут в руки тем, кто взорвал наш дом, пока он сам будет дрыхнуть.
В результате, сам его вид, с синими кругами на побледневшем лице, внушал серьезные опасения за его здоровье.
– Ну, теперь ты хотя бы знаешь, что он – человек, – ухмыльнулась Ирка. – И все же, давай вернемся к нашим подозреваемым…
– Девочки, – вмешался Андрюша, болтая в чашечке ложечкой. – Не надо играть в детективов. Это не английское расследование мисс Марпл, а чисто русские разборки. Все, что тебе, Ирен, надо сделать – это перестать коробками пожирать печенье и травить своего мужика на Кроткого, а тебе, – тут он легонько постучал ложечкой по краю чашки и указал ею на меня, – придумать, как успокоить своих детей.
– Как? Хлороформом?
Андрюша пожал плечами. В отличие от Макса, он моих детей любил издали. И понимал в них примерно столько же, сколько в гетеросексуальной любви. И я удивилась, узнав, что у него есть идеи.
– Почему, – спросил Андрюша и, по привычке, взяв прядь моих волос в руку, принялся вытягивать ее, словно хотел подровнять, – ради всего святого, вы не разберете этот траходром, что стоит в спальне и не поставите туда детскую кроватку и койку для няни? А себе, блин, купите маску для сна и спите в своей гостиной!
Эта простая, по сути, мысль, не приходила мне в голову. Мы с Димой были так заняты, размышляя, кто именно пытался убить его, что думать о том, как жить, казалось нам преступлением. А ведь Андрюша был прав!
Я дернулась, желая обнять его. Вскрикнула от боли: ударилась о ножку стола. Снова села. Боль отрезвила.
– Как? Дима просил не беспокоить его…
– А зачем тебе его беспокоить? Ты что содержанка, блин? Ты его жена, это ваш дом. Ты имеешь право делать, что сочтешь нужным… – Андрюша умолк
