Очередной миф, которым она сама себя наградила.
Она была для него всего лишь подружкой, а стоило столкнуться с настоящими проблемами, как оказалось, что Сильвия Бейтс не поддержка, а обуза, помеха.
Сильвия бродила по квартире, не в силах сосредоточиться. Она понимала, что Валентин мог накричать на нее сгоряча, и все же пыталась примириться с тем, что сказка закончилась. Вот так вот бездарно завершилась. Что же теперь делать? Смириться с обстоятельствами, как она делала всю жизнь? Бороться? Но как? И за что? Если бы Сильвия была уверена в любви Валентина, все было бы иначе. Или…
Мысль, пришедшая ей на ум, поразила ее так, что Сильвия остановилась посреди комнаты.
Какая разница, любит ее Валентин или нет? Она-то любит его! Он самый важный для нее на земле человек — и ему плохо! Какая разница, что он прогнал ее, что не хочет больше видеть? Он не решил свою проблему, сделав это. Он просто сорвался, он хочет быть один со своим горем, и хотя Сильвия этого не понимала, однако могла как-то принять. Проблема же не исчезла. Валентину нужен хирург. Сильвия понимала, что у нее ничтожно мало связей, можно сказать совсем нет, но все же кое-что осталось. Почему бы ей не попробовать? Ну и что, что у Кэрол не получилось? А вдруг у нее получится?
Сильвия раскопала в залежах бумаг старую записную книжку родителей и принялась обзванивать бывших знакомых. Большинство из них не помнили ее, остальные очень удивились, но помочь ничем не смогли. Когда номера закончились, уже наступал вечер и Сильвия отложила вторую часть плана на следующий день.
Утром она встала пораньше и засела перед компьютером. Через некоторое время перед Сильвией лежал листок с выписанными в столбик телефонами светил хирургии, проживавших и практиковавших в Нью-Йорке и окрестностях. Если не получится найти того, кто живет поблизости, Сильвия обзвонит всех чертовых хирургов США. Не согласится ни один — начнет обзванивать канадских и европейских врачей. Ей было все равно, лишь бы добиться желаемого.
Она звонила до обеда, пока не стало казаться, что телефонная трубка раскалилась и приросла к уху. Пришлось сделать небольшой перерыв, заказать пиццу и передохнуть. Сильвия позвонила доктору Брауну, узнала, что новостей нет, и продолжила свое занятие.
Ей отвечали очень вежливо — и отказывали.
— Сожалею, но доктор Робинсон в отъезде…
— Извините, доктор Болд занята до конца июня.
— Он на конференции в Детройте, а когда вернется, сразу улетит в Милан…
— Простите, у нее очень плотное расписание…
— Если желаете, мы запишем вас на прием двадцать девятого мая. Вас устраивает эта дата?
Нет, Сильвию не устраивали эти даты. Она объясняла ситуацию, просила, умоляла. Ей очень сочувствовали, но ничем помочь не могли. И номеров становилось все меньше и меньше…
Она остановилась, когда рабочий день подошел к концу. За окном падал мелкий снег, едва ли не последний в этом году. Весна уже совсем близко. Сильвия сидела в сумерках, светилась только настольная лампа, чай в кружке давно остыл. Она знала, что должна продолжить завтра, однако время так быстро утекает… Что будет, если она не найдет врача через неделю? Через две?
Нужно было бы отправиться спать, только Сильвия не могла сомкнуть глаз. Она включила телевизор, убрала звук практически до минимума, уставилась в экран и просидела так несколько часов. Мысли вертелись вокруг ситуации с Валентином.
За две минуты до полуночи измученная память, сдавшись, подкинула крохотную картинку из прошлого.
И тут Сильвию осенило.
Валентин лежал и смотрел в белый потолок. Унизительно, бесперспективно белый. Отныне он всегда будет ненавидеть белый цвет — как символ того, что жизнь разрушена. Всегда, когда попробует пошевелить пальцами и кистью, будет белая вспышка, воспоминание о тягучих часах, проведенных в больничной палате. С каждой минутой надежда все меньше. На самом деле, ее уже нет.
Валентин пытался свыкнуться с мыслью, что его жизнь теперь навсегда изменилась, и не мог. А еще он прогнал Сильвию, и осознание этого мучило его. Но так лучше. Она не должна видеть его таким. Она всегда знала его другим — и пусть уйдет до того, как поймет, что он навсегда изменился. Лучше разрубить узел одним махом, чем нудно и долго пилить волокна тупым перочинным ножиком. Причинить боль один раз. Боль утихнет, Сильвия исцелится, и так будет лучше для всех.
Ему не хватало ее как воздуха, но он не собирался звонить.
Он смутно осознавал то, что происходит вокруг. Оркестр улетел на гастроли, и даже Фредерика, старого приятеля, не было рядом. Звонить кому-то еще Валентин не хотел. Он лежал, закрыв глаза, отвечал на вопросы врачей, делал то, что ему велели, терпел все процедуры и перевязки. И прокручивал свою жизнь в голове, раз за разом. Все моменты, которые были такими естественными — вроде игры в Парке ради своего удовольствия, а не для публики, — а теперь оказались закрытыми от него, замурованы в каменной стене.
Он сумеет жить, но кем он стал теперь? Обычным безработным, который накопил себе на безбедное существование, но который не сможет вести полноценную жизнь. О, конечно, его позовут преподавать. Он может читать лекции, заниматься с новичками не слишком высокого уровня — большего не позволит негнущаяся кисть. Он найдет чем заняться. И это будет полужизнь, дань обществу. Он так сможет, но… зачем?
Валентин глубоко вздохнул, пытаясь отыскать в себе искру надежды. Хорошо. Он должен бороться, он должен справиться. Ах, если бы можно было исцелить себя одним только желанием.
— Мистер Джекобс!
— Да. — Он открыл глаза.
Доктор Браун стоял у его кровати, а рядом с ним возвышался средних лет мужчина в белом халате. Незнакомец был массивнее доктора и выше, так что Браун стал напоминать Валентину кузнечика.
— Меня зовут Кристофер Боннер, — представился незнакомец. — Если мы с мистером Брауном договоримся, — тут лечащий врач Валентина усмехнулся, — то я вами займусь.
— В каком смысле — займетесь? — не понял Валентин.
— В самом прямом. Вашей кистью. Браун показал мне снимки. Вы готовы рискнуть?
— Ну, рисковать тут почти нечем, — заметил Браун. — Врачи моего отделения за это не возьмутся, и мы уже консультировались с несколькими специалистами классом пониже, чем вы. Они хором утверждают, что случай очень сложный, если не сказать безнадежный.
— Отлично! — Боннер потер руки, большие и грубые, совсем не похожие на руки хирурга. — Именно то, что мне нужно!
— Я ничего не понимаю, — сознался ошарашенный Валентин.
— А вам и не нужно ничего понимать, — отмахнулся Боннер. — Просто дать согласие на операцию и подписать бумаги. Я вас сейчас осмотрю, а потом мы поговорим подробнее. Мистер Браун, не будете ли вы так любезны прислать медсестру со снимками?
