Но вдруг на уродливом красном покрывале на ее шатающейся кровати она увидела два пакета: большой и маленький. Кто-то, значит, все-таки, вспомнил о ней.
Оживившись, она разрезала веревки на обоих пакетах и сперва открыла маленький, руководствуясь принципом «оставлять самое лучшее напоследок».
— Лилии из долин и какие красивые! Кто бы мог послать их? — на подарке не было имени и Вин напрашивался ответ, который испортил ей все удовольствие, но, впрочем, на короткое время. Она раскрыла большой пакет, и на обертке прочла слова, нацарапанные карандашом, очевидно, с лихорадочной поспешностью: «От Урса Лигии, с почтением и пожеланиями веселого Рождества. Пожалуйста, примите также и лилии».
Мисс Ливитт пожелала засвидетельствовать свое обожание белокурому гиганту, послав ему корзину цветов, носящих ее имя и купленных на часть «сдачи», оставленной ей м-ром Логаном. Предмет ее обожания тотчас же переслал их по другому назначению. Но Вин этого не знала, и он считал, что она и не должна этого знать. Цветы всегда остаются цветами!
Девушка была так обрадована, что лилии исходят от Урса, а не от другого лица, что почти готова была целовать их. Затем, почувствовав облегчение, она приподняла крышку большой картонки и испустила крик, похожий на плач. Там, в шелку и кружевах, с закрытыми глазами и улыбающимися губами лежала «Маленькая сестричка».
— О, его часы, часы, которые он предлагал в залог, — бормотала она. И сидя на кровати с большой куклой в руках, она пролила несколько печальных и благодарных слез на неповинную головку куклы. Теперь она поняла все, вплоть до «ловкой проделки».
Глава XVII.
Согласие на приглашение.
Наступил уже июль, и Нью-Йорк походил на огромные, герметически закрытые турецкие бани, в которых можно было войти, но, раз войдя, приходилось оставаться, так как не было выхода и не было часов, когда бы они были закрыты. Большинство порядочной публики, за исключением совершивших убийства и тому подобные дела, как сообщали воскресные приложения газет, разъехались на море, или в горы, еще до того, как турецкие бани открылись на лето. Но в воскресных приложениях ничего не говорилось о приказчиках больших магазинов, так как их принимают за «порядочных» людей только в ограниченных кругах и они не совершают убийств и тому подобных дел, хотя иногда и восхищаются ими.
По словам газет минувшие зима и весна были очень оживленными. Редко когда бывало столько красивых и значительных дебютантов. Хорошенькие девушки и восхитительные мужчины украшали каждую страницу календаря, подобно лепесткам розы. Было множество автомобильных гонок и состязаний в футбол и бэйзебол для мужчин и женщин, и других состязаний, менее шумных, но почти столь же страстных. Происходили обеды и балы, первые представления в опере, празднование дня рождения Вашингтона, праздничные семейные поездки в Адайрондак и пасхальные церковные процессии для тех, кто не уехал за границу или во Флориду. Среди тех, кто избрал Флориду, были мисс Рольс и ее брат. Эна подверглась приступу инфлуэнцы после того, как лорд Райган уехал и было объявлено о его помолвке с его богатой ирландской кузиной. Некоторые доходили до такой низости, что утверждали, будто Эна слегла в разгаре сезона не от гриппа, но от огорчения. Когда Эна смогла выходить после болезни, она заявила, что она умрет, если не отправится в Пальм Бич, и потому мать взяла ее туда вместе с Питером, не говоря уже о горничной Эны. Питеру не улыбалась перспектива сопровождать их. Отъезд из Нью-Йорка серьезно нарушал его планы и полупланы, разбивал его надежды и полунадежды. Но отец не хотел уезжать, а мать и Эна не могли обойтись без мужчины. Питер в этот момент был единственным подходящим мужчиной, и только в апреле Эна почувствовала себя настолько хорошо, чтобы вернуться снова на север. К этому времени во всех газетах, начиная с больших и кончая маленькими, было напечатано об ее обручении с маркизом ди-Риволи, и даже самые недоброжелательные люди должны были признать без всяких оговорок, что потеря графа и приобретение вместо того маркиза является не малым успехом в жизни.
В турецких банях, какие представлял собой в июле Нью-Йорк, универсальный магазин Питера Рольса был одной из самых жарких комнат. Мисс Рольс не вернулась из Лонг-Айленда для выбора себе здесь приданого, как сообщала одна плохо осведомленная газета. Вместо этого она отправилась в Лондон и Париж, так как там было прохладнее и казалось более шикарным, чтобы между ней и Нью-Йорком был Атлантический океан. Она отправилась вместе с разведенной итальянской принцессой, которая познакомила ее с маркизом ди-Риволи, и мать и Питер были отпущены.
Без сомнения, в других универсальных магазинах в июле этого года было столь же жарко, или даже еще жарче, чем в магазине Питера Рольса; но Винифред Чайльд казалось, что на тропике Рака более прохладно, чем в «Руках». У большинства приказчиков от жары глаза готовы были вылезть из орбит и их жилы чуть не лопались.
Вин так побледнела и похудела, что Сэди Кирк сравнивала ее со стеблем Сельдерец[8]. Сама Сэди, согласно собственной критической оценке, «сморщилась и увядала в болоте», но, впрочем, обе девушки имели мало случаев обмениваться замечаниями насчет наружности друг друга, так как, в то время, как Сэди осталась в игрушечном отделении, Вин была переведена в отделение накидок. Это могло служить объяснением загадочного поведения Мэггисона. Стойкость девушки испугала желающего быть «волокитой» и напомнила ему, что образцовый управляющий никогда не должен упускать из рук прирожденной приказчицы. Но на этот раз он не послал за Вин, и перчаточное отделение было не для таких, как она; потому она оказалась в отделении накидок.
Сэди, надерзившая своей хозяйке, сочла благовременным переменить квартиру. Она сняла комнату в меблированном доме на расстоянии двух кварталов от прежнего дома, а Вин, не будучи в состоянии переходить с места на место, осталась в прежней комнате. Сперва, после того, как ее жалованье увеличилось на два доллара в неделю, она имела намерение скопить деньги и последовать примеру Сэди. Но в жаркую погоду приходилось питаться главным образом сливочным мороженым с содой, которое стоило денег. Кроме того, если бы даже у нее были доллары, у нее не хватило бы для этого энергии. Было проще оставаться при том, что имеешь, чем предпринимать что-нибудь новое, в особенности что-нибудь серьезное.
Что касается до укротителя львов, то его уже не было с магазине Питера Рольса. К нему вернулись его нервы, и он возвратился к своей профессии не потому, чтобы старый образ жизни привлекал его с непреодолимой силой, но потому, что легче было заработать больше денег, укрощая действительных львов, чем продавая игрушечных медведей. Вместе с зарождением восторженной любви Эрла Эшера к Вин, в его памяти стерлась утрата животного, умершего на его глазах. В его душе слились воедино и «нервы», и мужество, и любовь, и желание побеждать. Когда ему представилась возможность получить на лето место в Коней, он взял его. Хотя ему и тяжело было оставить предприятие Питера Рольса, так как это означало оставить «свою девушку», но перемена службы представляла единственную надежду добиться ее, в конце концов. А, несмотря на отсутствие поощрения со стороны своей Лигии, Урс втайне лелеял эту надежду.
