Дэн фыркнул.
— Извините, — пробормотал он, — но тогда я ничего не понимаю. Она же без ума от вас! Мы много раз беседовали по душам: я… извините, приятель, я прямо говорил ей, что у нее с вами — с вашими-то домостроевскими замашками — ничего не выйдет! Но она отвечала только: «Я знаю, что делаю».
— Мне кажется, она согласилась, только чтобы сделать меня счастливым, — задумчиво произнес Лайам. — На Сан-Салюстиано женщина, выходя замуж, не вступает в союз с равным партнером, а отдает себя в пожизненную кабалу. Все решения за нее принимает муж. Возможно, Марисала боялась чего-то подобного. Я просмотрел оставшиеся после нее бумаги и нашел среди них черновик письма в медицинскую школу при университете. Там Марисала писала, что принуждена отказаться от места в группе, так как выходит замуж. Очевидно, она считала, что я заставлю ее бросить учебу.
— А вы так и собирались?
— Нет!
Дэн затянулся в последний раз и бросил окурок, вдавив его в грязь тяжелым ботинком.
— Похоже, вы с ней не поняли друг друга.
— Гениально, доктор Фрейд, — проворчал Лайам.
— Мне не хотелось бы читать вам мораль, но, знаете ли, рыться в ее бумагах…
— Я не рылся в бумагах! Я пытался понять, почему она ушла. Найти какую-то зацепку…
Мимо с грохотом пролетел троллейбус. Дэн проводил его взглядом.
— Я не так уж хорошо знаю Марисалу, — начал он после некоторого колебания, — но, по-моему, если она не хочет, чтобы ее нашли, вы ее в жизни не найдете!
— И что ты предлагаешь? Сидеть и ждать, пока она надумает вернуться сама?
— Попробуйте использовать свои связи, — спокойно предложил Дэн. — Вы же репортер, у вас везде есть знакомства…
— Я был репортером, — горько ответил Лайам. — В последние годы я не писал ничего, кроме воскресной колонки в «Глоб». А последние несколько месяцев не делал даже и этого.
И в этот миг Лайама озарило. Он застыл на месте. Не писал ничего, кроме воскресных колонок… Черт возьми, а это мысль!
— Боже мой! — Он повернулся к Дэну. — Можно от тебя позвонить?
Дэн вскочил.
— Вы догадались, где она?
— Нет, — ответил Лайам. — Но я понял, как ее найти.
— Прости, я, кажется, чего-то не понимаю. — Лорен Стьюарт отличалась железным самообладанием — но на этот раз Лайаму почти что удалось вывести ее из себя. — Ты хочешь, чтобы я остановила печать ради воскресной колонки, которую ты еще не написал?
— Задержи номер на два часа, — ответил Лайам. — Послушай, Стьюарт, я нечасто прошу тебя об одолжении…
— По-моему, не просил еще ни разу. Во всяком случае, о таком одолжении! Ты что, спятил?
— Лорен, пожалуйста! Это вопрос жизни и смерти! Я не уверен, что доживу до следующего воскресенья. Может быть, и до завтра не доживу!
Наступило молчание. Лайам закрыл глаза и обратился с молитвой к Богу.
На другом конце провода послышалось тихое, но внятное ругательство.
— Хорошо, — со вздохом сказала Лорен. — Уговорил. Двух часов я тебе дать не могу — но если колонка будет у меня через час…
— Через час?! Господи, я же в получасе езды от дома!
— Извини, Ли, это самое большее, что я могу для тебя сделать. Времени нет; номер идет в печать.
Лайам обернулся.
— Дэн, у тебя найдется ручка и лист бумаги?
— Конечно. — И Дэн исчез в соседней комнате.
Лайам глубоко вздохнул, стараясь успокоить бешено бьющееся сердце.
— Я привезу текст через час.
— Через час и ни минутой позже! — предупредила его Лорен. — Опоздаешь хоть на секунду — пеняй на себя!
— Я уже начал работать.
Лайам пробормотал Дэну «Спасибо» и собирался повесить трубку, когда вновь услышал голос Лорен:
— Подожди-ка, Ли. Еще два вопроса. Точнее, один вопрос и один совет. Во-первых, постарайся не выходить за пределы семиста слов. Во-вторых, не намекнешь ли ты мне в двух словах, о чем собираешься писать?
Лайам намекнул.
Воцарилось глубокое молчание.
— Забудь о семиста словах, — произнесла наконец Лорен. — Пиши столько, сколько тебе нужно. Но не забудь: колонка нужна мне через час!
Послышался осторожный стук. Вслед за тем дверь приоткрылась, и в щелке показалось смуглое лицо Линды, жены Рикардо.
Марисала не улыбнулась ей. Даже не попыталась. Здесь, среди друзей, нет нужды скрывать свое горе. Прошлой ночью Марисала просидела с Рикардо и Линдой на кухне почти до рассвета. И рассказала им все.
Почти все.
Марисала не говорила им, что сердце ее разрывается от боли, что предстоящая жизнь кажется пустой и бессмысленной, что и тело ее, и душа рвется к Лайаму со всей силой истинной любви…
— Я принесла тебе кофе и пирожное. Только не знаю, любишь ли ты такие с кремом. — Линда поставила тяжелый поднос на стол. — Еще Рико спрашивает, не хочешь ли ты почитать воскресную газету?
Лишь одна газета в Бостоне выходит по воскресеньям. «Глоб». Газета Лайама.
— Нет, — твердо ответила Марисала. — Не хочу.
— Как хочешь, — заметила Линда и повернулась к дверям, придерживая газету под мышкой.
— Подожди! — Марисала прикрыла глаза, словно от боли. — Я передумала. Дай, пожалуйста, газету.
Линда улыбнулась и протянула ей толстый воскресный номер.
— Может быть, там есть какие-нибудь новости из Сан-Салюстиано, — заговорила Марисала, переворачивая листы.
«Нет, — мысленно продолжала она, — ты прекрасно знаешь, что я просматриваю газету не для этого. Я ищу колонку Лайама и, хоть и знаю, что прочту там заметки трехлетней давности, все же не могу успокоиться…»
Заголовок бросился ей в глаза. «ВРЕМЯ НАДЕЯТЬСЯ»… Это что-то новое!
Сперва Марисала не поверила своим глазам. Подумаешь! Просто приписали к старой статье новый заголовок!..
«Пять лет назад я стал политическим узником Сан-Салюстианского режима».
Марисала подняла изумленные глаза.
— Этого я еще не читала, — прошептала она. — Лайам написал новую статью!
«…Восемнадцать месяцев я провел во тьме. Восемнадцать месяцев, просыпаясь утром, я не знал, доживу ли до завтрашнего дня. Восемнадцать месяцев я жил лишь верой, что справедливость восторжествует, что силы демократии победят и гордый народ этого маленького острова завоюет себе желанную свободу. И не было ни единого дня, когда бы я не вспоминал о тебе — той девушке, что дважды спасла мне жизнь.
Марисала, я полюбил тебя с первой нашей встречи. Слишком много времени понадобилось мне, чтобы понять: это и есть любовь, глубокая, сильная и истинная. Я люблю тебя, и мне неважно, как ты выглядишь и во что ты одета (для меня ты — прекраснейшая женщина в мире). Я люблю твою гордость, благородство, великодушие. Мне нравится, что ты всегда готова отстаивать свое мнение, что ты не можешь спокойно видеть несправедливость…»
