Что до меня — если я говорю, что с меня хватит, то говорю это искренне. Думаю, так лучше, потому что непереносимо, когда сегодня весь мир сияет и поет, а завтра от тебя остаются только слезы и сопли. Еще до появления того. Кого Упоминать Не Надо, я не встречала Амура с распростертыми объятиями. Скорее хмурилась и гримасничала, пока он скручивал меня в бараний рог, — мне с трудом удавалось держать хорошую мину, потому что сердце разрывалось от боли. Я терпела отношения, пока они не истощались, потом вырывалась на волю и, пошатываясь, ждала, пока любовные токсины не выйдут из организма сами собой, а чуждые черты характера (подозрительность, ревность, зависимость) сдуются обратно до размера обычных человеческих слабостей. После того, как два года назад со мной случилась катастрофа, разбившая все мои чувства вдребезги, я изо всех сил стараюсь придать свой жизни какую-то стабильность. Клео вовремя оказалась рядом, и это мне очень помогло — теперь я спокойная и уравновешенная, как идеально откалиброванный ватерпас. Меня выбивает из колеи только мама, поэтому я свожу общение с ней до минимума.
— Тебе не кажется, что ты оцепенела? — спросила меня Клео пару месяцев назад, и мне пришлось признать, что так оно и есть. Я понимаю, это не самый лучший выход, но все-таки это лучше, чем слезы и сопли.
— И вообще, твоей маме легко отмахиваться — у нее самой фигура идеальная, — заключает Клео.
— Да что она знает от наших муках? — ворчу я, мрачно рассматривая дощатый пол.
— Как ты думаешь, а Памела Андерсен и вправду удалила себе одно ребро? — Клео пытается меня развеселить. Она чувствует, когда на меня находит тоска из-за матери, и виртуозно научилась отводить эту угрозу.
Я внимательно рассматриваю соответствующую картинку в журнале и пытаюсь сделать себе такую же фигуру — а-ля песочные часы — при помощи упаковочной ленты, а Клео коричневыми тенями для глаз рисует мне контуры, о которых я могла бы только мечтать.
Мы как раз приступаем к «Если я скажу, что у тебя красивое тело, ты используешь это против меня?» доктора Хука, как тут раздается звонок в дверь.
Мы замираем.
Позы у нас уморительные — Клео обернулась, чтобы оценить результаты самодельной подтяжки задницы, а я согнулась вперед, пытаясь выпятить живот как можно дальше и насладиться отвращением к себе. Мы похожи на феминистскую скульптурную группу, порицающую чрезмерную озабоченность современных женщин несовершенством своего тела.
В дверь опять звонят. Только один человек заходит к нам регулярно, но пиццу принесли полчаса назад, так что это не он.
Я оборачиваюсь к Клео в недоумении. Она беззвучно произносит:
— Тсс!
Хотя у нас мало шансов убедительно притвориться, будто нас нет дома, ведь в квартире горит весь свет и Род Стюарт оглашает окрестности песней «Первая рана — самая глубокая».
Скрипнув, приоткрывается щелка почтового ящика, и мы падаем на пол, как марионетки, которым перерезали нитки.
— Кимми! Это я. Ты дома? — слышится мелодичный голос.
— Мама? — шиплю я, прижавшись щекой к шершавому дощатому полу.
— Милая, впусти меня, пожалуйста, тут снаружи капает!
— Минуточку! — ору я. и мы с Клео пулей несемся в ванную.
В надетых на левую сторону халатах мы толкаемся локтями над раковиной, пытаемся оттереть с лиц пунктирные линии и привести в норму мультяшно-увеличенные губы. Я отчаянно намыливаюсь, а Клео решает изобразить из себя героиню старинных комедий, которой залепили тортом в лицо, и наносит на физию маску из глины с овсяными хлопьями. Я решаю последовать ее примеру, но маска, которую я выдавливаю из первого попавшегося тюбика, по консистенции напоминает липкое подтаявшее желе, а потому ничего не скрывает — только добавляет блеска. Слышно, как нетерпеливо гремит крышка почтового ящика. Беззвучно ругаясь, я бросаюсь обратно в прихожую и отпираю дверь.
— Прости, пожалуйста, — у нас тут небольшая косметическая оргия, — задыхаясь, объявляю я, поплотнее пристраивая на голове тюрбан из полотенца.
Мама с подозрением смотрит на мое лицо, сияющее свежим лаковым покрытием. Мы отказались ото всех скидок в салонах красоты, которые она нам предлагала, так что она точно знает — у нас никогда не было в обычае воскресными вечерами баловать себя косметическими процедурами.
— Чаю? — предлагаю я, надеясь привести себя в порядок на кухне.
— Я же говорила, что зайду сегодня вечером, — говорит с недоумением мама. — Не понимаю, почему у тебя такой удивленный вид.
О боже — это из-за скотча, которым я подтянула брови поближе к вискам. Я вглядываюсь в свое отражение в чайнике и пытаюсь осторожно отклеить скотч, не оставшись при этом без волос на висках.
— Ромашка с лимоном, — кричит мне вслед мама.
Я закатываю глаза и достаю пакетик. Ее вечная борьба за внутреннюю чистоту действует мне на нервы. Она кипятит фильтрованную воду даже для своей грелки. Мама появляется в дверях.
— Что это? — требовательно спрашивает она, и голос ее слегка дрожит.
Я оборачиваюсь и вижу, что она держит в руке брошюрку клиники доктора Чарта. Меня охватывает ужас — сколько бы я ни говорила, что я сама по себе и мне плевать, что она думает, но появись хотя бы намек на неодобрение с ее стороны — и у меня внутри все переворачивается.
— А, это? Ерунда, — бросаю я с великолепной небрежностью.
— Тогда почему ты покраснела как рак? — подходя ближе и внимательно изучая мое лицо, спрашивает мама.
— Это согревающая маска, — обижаюсь я. — Я хочу стимулировать естественную жирность кожи. Я в последнее время ощущаю некоторую сухость и стянутость.
(Если тебя вырастила благоухающая духами красотка, живущая продажей подобного товара, то волей-неволей подцепишь пару-тройку выражений.)
— Скажи, что ты не думаешь делать себе операцию, — умоляет в ужасе мама.
— Но ты же постоянно говоришь, что мне пора, наконец, вырасти и всерьез собой заняться, — нахально заявляю я, дрожащей рукой наливая в чай обезжиренное молоко. Если есть способ хоть в какой-то степени заставить ее почувствовать себя виноватой, тем лучше.
— Хотя в данном случае речь не о том, чтобы вырасти, а скорее — уменьшиться, — выпаливает Клео, доставая свою кружку. — Через пару недель ваша дочь станет килограммов на шесть меньше!
Мы с мамой разом оборачиваемся, и на наших лицах написано «Тоже мне, помогла!». Клео осторожно ставит чашку обратно на полку и говорит шепотом:
— Если что, я в своей комнате.
Я мысленно беру себя в руки в ожидании очередного шторма из серии «Если бы ты перестала есть молочное, то совершенно преобразилась бы», но тут мама, ни слова не говоря, задумчиво уходит обратно в гостиную. Она долго смотрит в камин невидящим взглядом, и в тот самый миг, когда я собираюсь вступиться за свое решение и заявить, что мне уже не обязательно во всем следовать ее советам, она говорит:
