«Я хочу заботиться о тебе, оберегать тебя, и лучше всего будет, если ты станешь моей женой».
Очевидно, это было предопределено с самого начала, решила Вада. И хотя для нее все это было впервые и немного необычно, но она испытывала удовлетворение, ощущая себя рядом с ним, зная, что он ее любит, и, особенно, чувствуя прикосновение его губ к своим губам.
Вада раньше даже не представляла, что они могут пожениться. Возможно, они будут жить в его студии, и она, конечно, будет заботиться о нем, как он собирается это делать по отношению к ней. Теперь ей казалось, что в ее жизни не существовало ничего более прекрасного, чем то, что ей предстояло, однако она была достаточно рассудительна и хорошо понимала, что впереди будет много трудностей. И прежде всего — гнев ее матери.
Девушка смотрела на это трезво: ее мать поставила на карту слишком многое, чтобы в один прекрасный день увидеть свою дочь герцогиней. И не только из-за снобистских представлений, свойственных представителям высшего света из поколения миссис Хольц, которое считает, что титул решает в жизни все. Вада знала, что ее мать искренне верит, что только такой путь, выбранный ею для дочери, сделает ее чадо по-настоящему счастливой. Она помнила тот разговор, когда мать сказала, что никто не полюбит ее только за личные качества и что в Америке нет равного партнера, который бы составил пару ее дочери.
«Неправда, Пьер любит меня такой, какая я есть!»- услышала Вада крик своего сердца. Она вся трепетала от радости, что Пьер хочет жениться на ней, ничего не зная о ее миллионах. Он просто полюбил ее и не в силах противостоять своему чувству.
Затем зловеще, почти как образ той темной летучей мыши', что висела над ней прошлой ночью во время сатанинского обряда, перед девушкой встал вопрос: как поведет себя Пьер, когда узнает, что она очень богата.
«Он не должен ничего знать! Я не скажу ему до тех пор, пока не будет слишком поздно, чтобы он смог что-нибудь предпринять», — лихорадочно проносилось в голове Вады. Наконец она взяла ручку и прекрасным элегантным почерком написала:
«Пьер!
Я должна ехать в Англию и не могу поступить иначе. Через три дня вернусь и тогда смогу свободно собой распоряжаться, и мы всегда будем вместе. Я этого хочу больше всего на свете!
Вада».Ей еще многое хотелось бы ему сказать и, конечно, написать о своей любви. Слова переполняли ее и складывались, как стихи, но девушка знала, что лучше написать всего несколько строк.
Записка, несомненно, заинтересует Пьера. Он потребует объяснений, и это будет еще одна трудность, с которой она скоро столкнется, когда, освободившись от обязательств перед герцогом, вернется из Англии.
Всю прошлую ночь Вада не сомкнула глаз, мысленно проигрывая возможность написать герцогу и рассказать ему, что влюбилась и что им нет смысла встречаться. Затем решительно отвергла эту навязчивую идею, сказав себе, что это не благородно и что так поступают только трусы. Кроме того, Вада не исключала, что герцог может попытаться, как, впрочем, и ее мать, помешать ее замужеству с Пьером.
Во всех случаях, решила Вада, честнее сообщить ему все, как есть, уповая на его милость, и на коленях просить, если не помочь, то, по крайней мере, не мешать ей выйти замуж за человека, которого она любит.
Когда Вада написала на конверте имя Пьера, ей невольно захотелось поцеловать письмо, потому что он непременно будет держать его в руках. Затем внутренний голос подсказал ей, что сейчас, как никогда, она должна действовать, а не предаваться сентиментальности.
Девушка сама упаковала платье и черные туфельки, которые Пьер одолжил для нее прошлой ночью у своей приятельницы, в одну из коробок Уорта, вынув из нее перед тем дорогое платье, заказанное у модельера с мировым именем. На крышке Вада написала: «Пьеру».
Чтобы Чэрити не увидела коробку, она вызвала мальчика-посыльного и попросила отнести письмо вместе с коробкой портье, который все это должен передать Пьеру. Девушка опасалась, что он снова захочет с ней увидеться и, хотя сам просил ее подольше поспать, придет до того, как они уедут.
Вада с облегчением вздохнула, когда наконец экипаж, доверху нагруженный дорожными сундуками и коробками, вместе с ней и Чэрити последовал по Вандомской площади, потом по улице Мира в направлении Северного вокзала.
Когда они проезжали мимо Дома Уорта, Вада с легкой улыбкой вдруг подумала, что ей никогда больше не придется заказывать себе дорогих платьев, хотя ее мать придавала им существенное значение, особенно для приданого-дочери.
Даже если Пьер и позволит ей тратить ее собственные деньги столь легкомысленно, в чем она сильно сомневалась, эти туалеты наверняка будут неуместны для жены не очень состоятельного писателя, жителя Левого берега. Вада вспомнила черно-белое хлопчатобумажное платье, которое она только что упаковала, принадлежавшее приятельнице Пьера. Оно, должно быть, не очень дорогое, но очень красивое и элегантное. Вада сделала для себя вывод, что теперь она должна научиться быть экономной, но выглядеть по-прежнему привлекательной, чтобы Пьер мог ею любоваться.
Все, что ожидало ее в будущем, представлялось Ваде блистательным, потому что рядом с собой она видела Пьера. Все вокруг, казалось ей, станет чарующим, и она ни о чем другом не могла больше думать, как о глазах Пьера, смотревших на нее, о его губах и наслаждении сладостного поцелуя.
— Я люблю его все больше и больше, — проговорила Вада вслух и вздрогнула от неожиданности, когда Чэрити удивленно спросила:
— Вы, кажется, что-то сказали, мисс Вада?
— Нет, нет, это только мысли вслух.
— Вы сегодня выглядите лучше, — заметила служанка, — несмотря на то, что вчера ночью вас опять не было дома.
Вада промолчала, и Чэрити продолжала:
— Вчера утром я уже начала по-настоящему беспокоиться: никогда не видела вас такой вялой и апатичной и никак не могла понять, что это на вас нашло.
— Сейчас все хорошо, — ответила Вада.
«И это правда», — подумала она. Несмотря на все страдания, через которые ей пришлось пройти в плену у сатанистов, несмотря на оставшиеся еще следы действия наркотика, подмешанного к вину, она чувствовала себя гораздо лучше. И оттого, что была счастлива, и потому, что именно Пьер вернул ее к жизни.
Они довольно долго добирались до Кале, и все это время Вада думала только о Пьере. Немного тревожась, она все-таки надеялась, что он не очень сильно рассердится, когда получит письмо.
Затем девушка начала убеждать себя, будто Пьер предположит, что мисс Хольц послала за ней и она должна была подчиниться. Вада могла бы все так ему и объяснить, но обмануть любимого не считала возможным. Она очень надеялась, что Пьер свяжет ее срочный отъезд с распоряжением мисс Хольц, будто бы собиравшейся ей сообщить, что больше не нуждается в компаньонке.
