Я высвободила свою руку и отошла к окну, глядя через забрызганное пеной стекло на серое море.
— Нет, конечно, нет. Я тоже почувствовала жалость к ней, когда она мне все рассказала. Мне не хотелось отбирать тебя у нее. И тогда я сказала, что вернусь в Англию. Кроме того… — Я замолчала.
— Кроме того, что?
Я не оборачивалась, чтобы не встретиться с ним взглядом, и продолжала уныло смотреть в окно.
— Кроме того, ты… Может быть, Леда больше подходит тебе, чем я. У вас много общего, вы одной и той же национальности, той же религии, тех же взглядов. Если я вернусь в Англию, ты, быть может, забудешь меня.
Он схватил меня за плечо и почти грубо повернул лицом к себе:
— Все это не имеет значения! Я люблю тебя, моя дорогая, и только тебя! Мы навеки принадлежим друг другу, и никто не может изменить этого. Ни Леда, никто другой.
Он нагнулся, будто желая поцеловать меня, но внезапно какой-то скрежещущий звук раздался сзади, заставив нас отодвинуться друг от друга. В следующее мгновение два металлических стула, стоявшие у стены, соскользнули на пол, и из-под них показался Ники, выглядевший несколько озадаченным.
— Я строил палатку, — объявил он.
— Будь осторожнее, — сказала я, — эти стулья могли упасть на тебя.
Он сделал гримаску и убежал в душевую комнату.
Я услышала звук льющейся воды и крикнула:
— Не намочись! — Потом пожала плечами, посмотрев на Пола с извинением: — Жаль, что мы опять не можем поговорить как следует.
— Мы должны постараться. Я так много хочу сказать. Верь мне, Стейси. Бог знает, что я не хочу, чтобы ты возвращалась в Англию. Я хочу, чтобы ты была здесь, со мной, каждую минуту нашей жизни, но что мне делать с Ледой? Она… она такая жалкая! Допустим, она пойдет на то, чтобы сделать операцию, и операция окажется успешной. Тогда мне будет легче сказать ей, что я никогда на ней не женюсь.
Я сказала медленно:
— А разве это не будет так же жестоко? Она ведь пойдет на все это ради тебя.
Он покачал головой:
— Ради себя самой тоже. Ведь она цепляется за меня потому, что у нее нет надежды. Когда она снова станет здоровой и будет знать, что сможет иметь детей, выйти замуж, она станет свободнее и, возможно, влюбится в кого-то другого.
Я молчала. А вдруг операция не будет успешной? Тогда Пол будет обязан остаться с Ледой. Он женится на ней.
— Скажи, что ты понимаешь меня, — попросил он.
— Я понимаю, как тебе трудно. Ты по-своему ее любишь и не можешь причинить ей боль. Ни один из нас не может. Поэтому я уеду.
— Я найду тебя, где бы ты ни была. Ты это знаешь. Это будет только вопрос времени.
Время. Бесконечные недели, может быть, месяцы. Тянущиеся одинокие дни. На мгновение я закрыла глаза, чтобы отогнать от себя видение этой перспективы, затем снова открыла их. Жалеть себя — самое последнее дело.
Каким-то образом я сумела улыбнуться:
— Я буду тебя ждать.
— О, дорогая!
На этот раз мы обменялись коротким, но страстным поцелуем, воспользовавшись отсутствием Ники.
— Я так тебя люблю!
— Я тоже люблю тебя. — Я почти плакала. Не могу поверить, что мы действительно расстаемся!
Звук льющейся воды стих. Дверь душевой распахнулась, и раздался голос Ники:
— Мои туфли совсем мокрые!
Я обернулась, от неожиданности выкрикнув дрожащим голосом:
— Ох, Ники, ты гадкий мальчик!
Он подошел ко мне:
— Нет, я не гадкий! Мы можем теперь вернуться?
Я посмотрела на его мокрые сандалии:
— Думаю, это будет лучше всего.
Он нахмурился:
— Но не по ступеням. Мне не нравятся ступени.
— Дядя Пол понесет тебя!
Ники вырвал свою руку:
— Я не хочу, чтобы меня несли! — И показал на край террасы, откуда были видны ступени, которые вели в «сад Персефоны»: — Мы можем пройти здесь, мамочка?
— Не думаю. Тропинка слишком заросла. — Я взглянула на Пола: — Можем мы пройти здесь?
Он поколебался. Ветер слегка утих. Среди быстро несущихся облаков мелькнул даже просвет бледного солнечного света.
— Не думаю, что это будет так уж трудно. И кроме того, этот путь явно менее крутой. Можем попробовать.
Боковая дверь вела на террасу. Едва мы вышли, ветер ударил в спину, стараясь сорвать мой свитер и юбку. Я пожалела, что не надела джинсы. Мы бежали, увертываясь от брызг, которые летели вокруг нас. Через несколько мгновений добрались до дороги, которая вела с легким уклоном вверх на утес, откуда начинались ступени. Скалистые террасы оказались за спиной; бурное море и бегущие волны остались позади. Вершина утеса давала некоторое укрытие, пока мы не достигли ступеней.
Пол сказал:
— Держись ближе к левой стороне и спускайся. Кипарисы и кустарник немного защитят от ветра.
Я подняла голову, чтобы взглянуть наверх, и невольно ахнула.
Взгляд Пола последовал за моим. Сломанные цветы и растения были разбросаны по ступеням. Некоторые совсем измочаленные, другие согнуты жестоким ветром. Яркие краски, вся красота, которую я помнила, исчезли. От прежнего великолепия осталась только потрепанная бурей тень.
Я снова сказала:
— О, здесь было так красиво, так красиво! — И слезы навернулись мне на глаза.
Пол оглянулся:
— Они снова вырастут. Садовник все снова посадит и восстановит. Так уже бывало раньше, но сад всегда снова расцветает.
Я покачала головой, не в состоянии говорить, думая о том, что я, может быть, уже никогда не увижу сад таким, каким он был.
Ники потянул меня за руку, и мы начали карабкаться вверх, нагибая голову и пригибаясь к земле, периодически оказываясь почти на четвереньках.
Пол двигался за нами, готовый поддержать, если ветер будет дуть слишком сильно или если мы споткнемся. Внезапно я услышала, как он воскликнул:
— Боже мой, не Леда ли это там, наверху?
Я остановилась, подняв голову, и взглянула на бесконечный ряд каменных выступов, тянущихся перед нами. К моему изумлению, на самой вершине утеса действительно стояла Леда и смотрела вниз, на нас.
Она выглядела как статуя, стиснувшая голову руками, как будто для того, чтобы удерживать волосы. Юбка ее белого платья билась вокруг ног. Прямо за ней стояла еще одна фигура, и, когда она сделала шаг вперед, я увидела, что это Василис.
— Они, вероятно, ищут нас, — предположила я. Потом крикнула, чтобы привлечь их внимание, но мои слова были подхвачены и унесены ветром.
Потом мы с Полом увидели, как Леда слегка наклонилась вперед, будто бы для того, чтобы лучше разглядеть нас. Я видела, как Василис протянул руку и дотронулся до ее плеча, может быть, чтобы удержать ее.
Девушка оглянулась. Я была слишком далеко, чтобы видеть выражение ее лица, но мне показалось, что она отпрянула, как будто бы протестуя. Вытянутая рука Василиса, казалось, двигалась вслед за ней, скорее подталкивая, чем удерживая ее.
