— Счастливая. Мы идем к счастью, Настя.
— Дорога к счастью,— сказала она и опять замолчала.
Да, она хотела быть счастливой. Очень хотела. Не только сама, но чтобы и все люди были счастливы, все без исключения: и Пауль Ноглер, и Паня Кудряшова, и чуваш Афиноген Чакак, чтобы все прошли свою дорогу до конца, чтобы остались живы. Так думала она и вспомнила стихи, страстные и волнующие, стала читать Паулю:
Я предан этой мысли! Жизни годы
Прошли недаром, ясен предо мной
Конечный вывод мудрости земной:
Лишь тот достоин жизни и свободы,
Кто каждый день за них идет на бой!
Пауль шел рядом, такой близкий и свой, слушал внимательно, а когда она закончила чтение, тихо сказал:
— «Конечный вывод мудрости земной...» Какие мудрые строки! Какая благородная мысль!
— Очень точно выразил свои мысли великий Гёте,— поддержала Пауля Настя. — Его поэзия близка нам. Она как бы созвучна сегодняшнему времени, зовет на борьбу со злом и насилием. На борьбу за счастье.
— Единоборство зла и добра... И добро обязательно одержит верх. На земле воцарятся
мир и братство народов.
Пауль замолчал. Молчала и Настя. Они шли навстречу своей судьбе...
Глава девятнадцатая
Падал снег, сухой и колючий, почти невесомый, и Настя ловила ладонями снежинки и сама кружилась, точно школьница-первоклашка. Пауль смотрел на нее с недоумением и не понимал, почему она так ведет себя в этот полуденный час, на этой безлюдной дороге, смотрел на нее и не мог понять. А она смеялась, кричала, подставляя ладони к лицу Пауля, танцевала, закидывая голову, открывала рот, пытаясь поймать тихо падающие снежинки.
Он схватил ее за руку, строго спросил:
— Что с тобой, Настя? Словно с ума сошла...
— А что? — в свою очередь уставилась она на него. — Не нравится?
— Не к добру это, Настя!
— Нет, к добру,— ответила она. — Фашисты отступают — потому и радуюсь. А тебе что? Небось жалеешь своих? Жалко, что бьют? Жалко?
Он смотрел на нее понуро и подумал: для чего задала этот вопрос?
— Жалеешь? — снова спросила она. — Ведь свои…
Он не мог ничего в ответ сказать — и на самом деле раздваивался в своих чувствах. Да, да, он жалел соотечественников, погибающих ежедневно сотнями и тысячами, и в то же время ненавидел фашизм, и самым большим желанием было для него — убедить немецких солдат, чтобы они прекратили убийства, чтобы добровольно переходили на сторону Красной Армии.
— Жалеешь? — опять бросила Настя и впилась в него глазами, словно бы выпытывая признание. — Ведь погибают! И главное, умирают, чтобы спасти своего бесноватого. Все еще верят сумасшедшему?
Пауль знал о том, что многие немцы все еще обмануты фашистской пропагандой, многие верят в Гитлера, очень многие, но есть и такие, которые прозрели и, видимо, понимают, что проливают кровь за неправое дело. Однако как им подсказать, этим обманутым, чтобы они прекратили войну, бросили оружие? Как? Маховик войны крутится, и ничем его не остановишь. Ничем... Только насилием, войной, кровопролитием.
— Все это очень сложно,— сказал он Насте. — Солдаты обмануты, потому и не сдаются.
— Обмануты?! Обмануты?! — Она смотрела на него с подозрением, будто бы недругом он был для нее. — Иди и скажи им, убеди, чтоб сдавались. Иди, иди... Хочешь, сама с тобой пойду, посмотрю, как у тебя это получится? Пойдем вместе, скажи обманутым, чтоб бросали автоматы и карабины.
— И пойду. Хоть сейчас пойду,— сказал он спокойно, просто, обыденно.
Настя не ожидала такого ответа.
— Пойдешь?
— Да, пойду. Я должен пойти,— сказал он твердо.— Если хочешь знать, у меня специальное задание — вести среди немецких солдат разъяснительную работу. Должен убеждать, агитировать должен.
— От кого же такое задание? Уж не от штаба ли фронта?
— От Национального комитета «Свободная Германия»,— ответил он сразу же. — Есть такой комитет. Я тебе говорил об этом. Комитет существует и действует, если хочешь знать, на всех фронтах. Вот листовки у меня с призывами к немецким солдатам. — Пауль достал из потайного кармана листовку и протянул ее Насте:— На, прочитай.
Она взяла этот желтоватый листок и начала читать. Текст был на немецком языке, и она мысленно переводила для себя на русский. В листовке было написано:
«Национальный комитет „Свободная Германия” и союз немецких офицеров. Передай дальше! Распространи среди товарищей!
Товарищи! Мы вычеркиваем Гитлера! Того, который вверг нас в эту ужасную войну! Положим конец преступной войне! Каждый должен начать теперь действовать!
Пишите повсюду наши призывы и лозунги! Вы должны знать их».
Лозунги... Призывы... Значит, немцы призывают своих собратьев прекратить преступную войну... Призывают... Настя читала эти огненные строки и не верила своим глазам. Значит, правду говорит Пауль. Он член этой организации, может быть, член Национального комитета, который призывает к спасению немцев, к спасению их собственной страны. Она начала читать дальше:
«Национальный комитет призывает к спасению немецкой нации!
Ни единого выстрела больше для войны, ведущейся Гитлером!
Положить конец бессмысленной войне!
Долой Гитлера!
Свержение Гитлера — спасение для Германии!»
Настя повернула листовку на обратную сторону. Там тоже был текст. Она начала читать:
«Товарищи! Пишите наши призывы и лозунги на всех домах, стенах, заборах, воротах и дверях! На железнодорожных вагонах. На танках, боевых и транспортных машинах!
Пишите их на дорожных указателях и командирских флажках! На всех видах боевой
техники и вооружения!
Пишите наши лозунги на патронных и снарядных ящиках!
Пишите их в каждом письме домой!
Итак, действуйте!
Гитлер должен пасть, чтобы жила Германия!»
И в самом низу листовки Настя прочитала подпись: «Фронтовая организация Национального комитета „Свободная Германия"».
— Да, теперь я поняла, какое сложное у тебя задание,— сказала, подавая Паулю листовку. — Вокруг нас твои собратья, и может быть, они ждут нас? Ждут?
— Кто ждет, а кто и нет. Это опасная работа, Настя.— Пауль запрятал листовку в карман, повернулся, прошел шагов пятнадцать, снова повернулся и, подойдя уже совсем близко, тихо проговорил:
— Я имею полномочия от Национального комитета вести пропаганду среди немецких солдат. Я должен открыть им глаза.
— Я тебе помогу, Пауль, помогу... Пойдем вместе. Пусть я буду немкой, опять невестой, Пауль!
