Джорди Риверс - Эра одуванчиков

Обойдя пансионат по периметру, Оливия завидела на лавочке у крыльца Барбару и захотела посидеть со старушкой. Та, укрытая двумя пледами, с безмятежным наслаждением человека, оставившего все другие наслаждения позади, вдыхала свежий весенний воздух, наполненный влагой и нежными только проснувшимися запахами.

– Мой муж с господином Боссонгом затеяли очередной метафизический спор, а я решила прогуляться, – поприветствовала Барбара молодую женщину.

Оливия с нежностью посмотрела на нее, садясь рядом. Госпожа Либхерр сильно сдала за зиму. И если прошлым летом она резво участвовала в конкурсах на празднике открытия бассейна, то этой весной едва могла самостоятельно передвигаться. При мысли о том, что скоро придет ее время, Оливия почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. Она любила своих старичков.

– Не надо плакать, – сказала Барбара, вынимая свою худую костлявую руку из-под пледа и кладя ее поверх руки молодой женщины. – Жизнь продолжается.

Женщины, молодая и пожилая, взявшись за руки, обе смотрели, как по небу бегут узкие сизые облака. Небо, еще непонятного светло-серо-розового цвета, в недрах которого еще только рождался голубой, сливалось на горизонте с бледными горными вершинами. Все было не таким, как летом. Все было таинственным, скрывавшим за своим покровом будущее.

– Нет, Барбара, – мягко возразила Оливия. – Жизнь не продолжается. Жизнь заканчивается, а затем начинается заново. Все по новой. Радоваться, смеяться, есть, дышать, все заново.

Старушка не стала спорить. Разве с молодостью, у которой вся эта жизнь еще впереди, поспоришь?

Джорди встречала конец апреля на Крите, на южном его побережье, в деревушке под названием Лутро. Именно здесь она провела зиму и конец осени, отправившись в самую южную точку Европы в надежде не замерзнуть при плюсовой ночной температуре в разгар зимы, если ей придется ночевать под открытым небом. К тому же на Крите было море. Целых четыре. И все они сливались для девушки в одно. С прозрачной лазоревой водой, могучее, непокорное, ждущее ее.

Как оказалось, море на Крите зимой совершенно не такое. Неспокойное. О прозрачной спокойной воде не могло быть и речи. Бушующее, с бьющимися о каменистый берег волнами, не подпускающее к себе. И все же Джорди была рада, что она дошла. Дошла до моря. Словно завершила круг, цикл своей жизни. И можно было идти к новой мечте.

В Лутро девушке, поначалу ночующей на берегу, предложил свой кров и хлеб один из жителей деревни. Пожилой грек с весьма своеобразным семейством. Девушка же решила отблагодарить его применением своих очень хорошо развитых за лето навыков садовника, чему грек был очень рад.

И вот с наступлением весны греческое семейство заволновалось, чувствуя скорые перемены.

На вид Джорди оставалась все такой же спокойной, радостной. Но временами она затихала, и тогда Эфра, грек, внимательно поглядывал на нее, понимая, к чему такое затишье должно привести.

– Хочешь взять его с собой? – спросил Эфра Джорди, когда та в очередной раз за день пришла на берег.

– Хотя бы чуточку, – призналась девушка, глядя на пожилого мужчину, вглядываясь в его черные с хитрецой глаза, более всего выделяющиеся на загорелом морщинистом лице, пытаясь понять, как он относится к тому, что вскоре произойдет.

– Пора-пора тебе, – проговорил он задумчиво, отворачиваясь к горизонту.

Джорди так и не смогла до конца разгадать этого человека. Никогда нельзя было точно определить, какие эмоции он испытывает. То ли шутит, то ли сердится. И, несмотря на его гостеприимство, девушка всегда ощущала, что грек приглядывается к ней, точно так же, как и она к нему. Но им двоим вместе было интересно. Будто они смотрели на одно и то же, только с разных сторон. Эфра со стороны своей прожитой жизни, а Джорди со стороны необожженной еще опытом искренней веры в самое лучшее.

– Думаешь, ждут тебя? – спросил Эфра, щуря свои узкие проницательные глаза. И спрашивал не для того, чтобы услышать ответ, а будто проверял. На прочность.

Джорди пожала плечами. Волна с яростью ударилась о прибрежные камни, каждый из которых был девушке по колено, а потом с обманчивой покорностью отползла обратно. Каждый день море было разным. В конце осени провидение подарило жителям Лутро несколько теплых солнечных дней, которые Джорди практически безвылазно проводила в воде, заплывая далеко вглубь. Но едва девушка начала приходить в себя, разразился шторм, после которого море уже никогда не звало ее к себе, превратившись в своего зимнего сурового двойника.

– Это не имеет значения. Совершенно никакого, – произнесла девушка. – Я ничего не могу поделать со своим сердцем, и оно, вновь живое, зовет меня. Толкает.

– Прям толкает? – переспросил грек, и Джорди увидела, как в уголках его глаз заискрился смех, и рассмеялась вместе с ним.

– Я обрела свою радость, – сказала она. – Пришло время возвращаться к любви.

– Пойдем, – сказал Эфра. – Нельзя просто так отправляться в дальнюю дорогу.

Джорди думала, что грек уже собрал ей рюкзак, но вместо этого они прошли к нему в кабинет, и Эфра стал набирать длинный номер телефона. Длиннее обычного.

Только когда Джорди услышала на другом конце провода знакомый голос Ришара, она поняла, что грек имел в виду.

– Могу я поговорить с хозяйкой пансионата? – спросил Эфра в трубку на хорошем английском.

Джорди раскрыла рот и, затаив дыхание, стала ждать, что будет дальше. А дальше в трубке раздался голос Оливии. Спокойный, сдержанный, доброжелательный. Девушка почувствовала, как у нее закружилась голова.

Эфра поговорил с женщиной две минуты о возможности проведения интервью для журнала о престарелых, попрощался и положил трубку. Еще несколько лет назад он очень успешно трудился на поприще журналистики, и подобный вариант ведения телефонного разговора дался ему буквально на автомате.

– Теперь я могу отпустить тебя. Если поторопиться, мы успеем на вечерний паром до Афин.

– Аааа!!!!!!! – Джорди заносилась по комнате. – Она вернулась!!! Ааа!!!

– А казалась такой разумной, – проговорил себе под нос грек, качая головой.

Джорди влетела в комнату, где она ожидала увидеть Афродиту, шестилетнюю дочку Эфры, и Констанцию, его жену. Но в большой комнате, которую женщины использовали как помещение для занятий, никого не было, хотя день близился к трем часам, а в это время в доме Эфры начинались уроки пения.

Посреди комнаты стоял огромный белый рояль, привезенный Констанцией из Франции, где она жила до встречи со своим будущим мужем. Джорди всегда нравилось притворяться, что она умеет играть на рояле, и она веселила Афродиту тем, что втихаря от Констанции изображала ее манеру игры. Афродита, заливалась звонким детским смехом, прыгала по паркету и топала ножками от восторга. И просила «еще-еще!». И Джорди продолжала, делая серьезное как у Констанции лицо, прислушиваясь к звучанию инструмента и с новой силой принимаясь порхать пальцами над клавишами. Ей и самой нравилось.