Десять минут спустя чемодан был упакован, и Антониос отнес его к арендованной машине, ожидающей их на парковке колледжа. Линдсей, устроившись на кожаном сиденье, откинулась на спинку, ощущая себя невероятно уставшей.
– Тебе не нужно никого предупредить? – спросил ее муж. – Сказать, что ты уезжаешь.
– Нет.
После смерти отца прошлым летом Линдсей перестала работать ассистентом преподавателя на вступительных курсах, так что ее присутствие на работе не требовалось.
– Никто не станет беспокоиться? – спросил Антониос. – Интересоваться, куда ты пропала?
– Я напишу коллегам. Они поймут.
– Ты им рассказывала обо мне?
– Ты же знаешь, что да, – отозвалась Линдсей. – Мне нужно было объяснить, почему я ушла с работы, оставила дом и переехала в Грецию.
Руки Антониоса, лежащие на руле, напряглись.
– Это был твой выбор, Линдсей, – наконец ответил он.
– Я знаю.
– Ты сказала, что тебя ничто не держит в Нью-Йорке.
– Тогда я именно так и думала.
Антониос мельком взглянул на нее; видно было, что он хочет что-то добавить, но сдерживается.
В течение трехчасовой поездки до Нью-Йорка оба молчали. Антониос вернул машину в прокат и принес чемоданы в аэропорт. Зарегистрировавшись, они в мгновение ока очутились в салоне первого класса, где стюарды предлагали шампанское и канапе.
Как нелепо было сидеть в этой роскоши с бокалом шампанского в руке – точно они молодожены в медовый месяц, нежно любящие друг друга. Линдсей бросила украдкой взгляд на мужа – его темные брови были сведены на переносице, а губы сжаты, – и внезапно ей захотелось сказать какую-нибудь глупость, чтобы рассмешить его.
– Кто-нибудь знает? – спросила она, и Антониос бросил на нее подозрительный взгляд.
– Знает что?
– Что мы… расстались.
Губы Антониоса сжались в полоску.
– Мы вообще-то официально и не расставались. И никто ни о чем не знает.
– И твои сестры тоже? – настойчиво продолжала Линдсей.
У Антониоса было три сестры: властная, уверенная в себе Парфенопа – она была замужем и имела сына, общительная восторженная Ксанте и Ава, ровесница Линдсей, но во всем остальном резко отличавшаяся от нее. Линдсей так и не удалось наладить с ними контакт: девушки считали себя ответственными за младшего брата и к его американской невесте отнеслись с подозрением и осторожностью. Они по команде Антониоса уступили новой хозяйке дома ведение всех дел – это было знаком уважения, по словам мужа. Но Линдсей казалось, что они презирают ее. Они легко управлялись с ведением поместья и организацией бесчисленных приемов, но это было тяжелым бременем для Линдсей, и сестры это видели, а Антониос – нет.
И вот теперь ей предстоит вновь встретиться с ними, почувствовать на себе их взгляды, следящие за каждым ее шагом, отвечать на их вопросы…
– Неужели тебе так неприятно думать о моих родных? – спросил Антониос, наблюдавший за ней, и Линдсей замерла.
– Нет…
– Потому что, – небрежно бросил он, не выбирая слов, – ты выглядишь так, точно тебя сейчас стошнит.
– Ничего подобного, – отпарировала Линдсей, вздыхая. – Но я начинаю нервничать при мысли о встрече с ними, Антониос.
– А они приветствовали тебя с распростертыми объятиями, – оборвал он ее, пожимая плечами.
– По твоей просьбе.
Антониос приподнял бровь.
– А это так важно?
Линдсей едва не задохнулась от негодования.
«Еще бы!» – так и хотелось крикнуть ей, но она сдержалась, зная, что спорить с ним бессмысленно. Вслух же она произнесла:
– Не думаю, что им понравился твой выбор супруги. Они бы предпочли кого-то из твоего окружения.
Да, покорная жена-гречанка, умеющая делать все то, что она, Линдсей, не могла.
– Возможно, – согласился Антониос. – Но они приняли тебя, зная, что я люблю свою невесту.
Она не ответила. Неужели Антониос не видел, с каким подозрением его сестры посматривали на нее? Но сейчас она не стала объяснять все это мужу, он и так выглядит разозленным.
– Что, нечего сказать? – поддел ее Антониос.
Она лишь пожала плечами, делая глоток шампанского. Напиток показался ей кислым.
– Нет, я ничего не хочу говорить.
Губы Антониоса снова сжались, и он отвернулся, глядя в огромное окно, за которым виднелась взлетно-посадочная полоса. Линдсей украдкой смотрела на него, и отчаяние в ее душе мешалось с желанием быть с ним рядом. Она говорила себе, что напрасно так страдает. Линдсей была математиком и верила в четкие доказательства, факты, логику. Любовь с первого взгляда в ее понимании просто не существовала. В своих исследованиях она порой натыкалась на странные, почти необъяснимые связи между числами, но они с Антониосом не были числами, и разум ее настаивал на том, что любви между ними быть не могло, хотя сердце подсказывало другой ответ.
– Может, ты никогда не любил меня по-настоящему, Антониос, – тихо произнесла она.
Мужчина вздрогнул от неожиданности и обиды.
– Ты поэтому уехала? Решила, что я тебя не люблю? – в изумлении спросил он.
– Я просто пытаюсь объяснить тебе свои чувства. Ты так настойчиво хотел добиться объяснений, хотя и говорил, что тебе все равно.
– Так, значит, ты себя убедила в том, что я тебя не люблю? – повторил он невозмутимо, сложив на груди руки.
– Я думаю, у нас обоих было слишком мало времени на то, чтобы полюбить друг друга или хотя бы просто узнать, – ответила Линдсей. – Мы были знакомы неделю…
– Три месяца.
– Неделю до свадьбы, – поправила себя она. – И это была неделя, вырванная из настоящей жизни.
– Может, и так, – сказал Антониос. – Но я знал тебя. По крайней мере, думал, что знаю. Но, наверное, ты права, потому что та женщина, которую я знал, не бросила бы меня так, как это сделала ты.
– Тогда получается, ты меня не знал, – возразила Линдсей, и Антониос повернулся к ней, сощурившись.
– Ты что, что-то от меня скрываешь?
– Я…
Линдсей сделала глубокий вдох. Рассказать ему сейчас, объяснить? Зачем? Их брак не оправдал надежд, и ее уход стал финальной точкой. Но прежде, чем она набралась мужества что-то сказать, Антониос отвернулся.
– Мне все равно, – ответил он. – Не имеет значения.
Антониос сидел в роскошном салоне самолета с нетронутым бокалом шампанского на столике, мысли его метались вокруг вопросов, которые он раньше никогда себе не задавал и не хотел это делать сейчас. Каковы бы ни были причины у Линдсей для ухода, она сама выбрала разрыв, написав ему письмо.
«Дорогой Антониос, прости, но я не могу вернуться в Грецию. Наш брак был ошибкой.
Линдсей».
Прочитав его в первый раз, Антониос подумал, что это какая-то шутка. Двое суток назад они полночи занимались любовью, и Линдсей пылко обнимала его, а прощаясь, страстно поцеловала. Неужели уже тогда она знала, что уезжает навсегда?
