4. София
Самгин никогда никого не прощал, и если убивать за меня он перестал, то спустя годы прибег к использованию иных методов мести. Каждый из моих мужей в тот или иной период времени начинал терпеть неудачи в бизнесе, и я не сомневалась, что именно Анатолий приложил к этому руку.
Казалось бы, я должна злиться, впадать в ярость от того, что он разорял мою новую семью, вытряхивая из моего гнезда всё его содержимое, но каждый раз, узнавая о его вмешательстве в свою жизнь, я испытывала болезненное ликование от осознания, что всё еще не безразлична ему. Слушала сплетни заклятых подруг о нем, смотрела его фотографии с очередной пассией, сгорала от ревности и ненависти к нему и успокаивалась, когда муж шел ко дну.
Значит, помнит меня. Значит, я все еще не безразлична ему.
Лежа ночами с очередным опостылевшим мне телом, я вспоминала его руки, его губы и запах, его нежность и грубость, боясь даже самой себе признаться, какую огромную ошибку совершила. Но назад уже ничего не вернуть, такие, как Самгин, не прощают. Смог бы он быть со мной тогда, узнав всю правду, смог бы с тем же желанием смотреть на меня или испытывал бы куда большую брезгливость? Он не простит предательства.
Мне ничего не оставалось, как всю жизнь убеждать себя в том, что я поступила правильно.
И, увидев, каким вырос мой мальчик, я поняла, что, вероятно, не так уж и далека была от истины. Когда я получила от него приглашение на встречу, то не могла поверить собственным глазам, казалось, это лишь какая-то дикая, жестокая шутка. Клим никогда не искал со мной встреч, и если мы случайно где-то пересекались, не подавал вида, что мы имеем друг к другу какое-либо отношение.
Прощения у него просить было слишком поздно. Я видела в его глазах ту же непробиваемую стену отчуждения, что и у отца. Даже если я упаду к его ногам и вытащу сердце из груди, предлагая ему, это ничего не изменит, поэтому мне оставалось только натянуть на себя привычную броню холодной стервы и держать оборону, чтобы не расклеиться перед ним.
Он предложил мне весьма странную сделку, и я согласилась – не только из-за денег, хотя действительно в них нуждалась, а из-за возможности вполне легально увидеть его отца.
Прохожу за ним в глубь дома, изучая перемены в его высокой фигуре. Никогда больше не выбирала мужчин, подобных ему, не у всех имелась выдержка, чтобы не убить меня, а ему для этого достаточно было один раз ударить. Поэтому остальные мужья даже близко не стояли рядом с Самгиным, но зато холили и лелеяли меня, такую, на первый взгляд, хрупкую и беззащитную, слабо понимая, с кем имеют дело.
Если бы я была чуточку умнее, то несомненно опасалась бы Анатолия, ведь я была рядом с ним почти в самом начале его криминального пути, знала, что он не видел на нем преград, а если кто-то переходил ему дорогу, то Франк просто устранял его. Для меня всегда оставалось загадкой, почему же он не убил меня тогда, и, должно быть, моим спасением был наш ребенок.
– Где же все твои женщины, Толя? – спрашиваю, чувствуя, как черти дергают меня за язык.
Он оборачивается ко мне, будто только что вспомнив о моем существовании. Так странно, что неожиданно мы с ним оказались почти в равном положении после многих лет безуспешной и безмолвной борьбы друг с другом.
– А где же все твои мужчины? – задает мне встречный вопрос, явно не планируя услышать ответ, и направляется на веранду.
Я следую за ним, так и не подумав снять с себя верхнюю одежду, еще не согревшись с дороги и устремляя взгляд на море, вид на которое открывается с этой стороны дома. Анатолий достает, очевидно, одну из тех крепких сигарет, которые всегда так любил, и прикуривает, защищая рукой огонь зажигалки от ветра, направив на меня холодный взгляд из-под тлеющей сигареты.
Мы провели большую часть жизни вдали друг от друга, и все эти годы я ждала, когда мои чувства к нему угаснут, и даже сейчас, глядя на него, утратившего свою силу и влияние, я не способна оставаться к нему равнодушной. Выглядел он не так плохо, как я предполагала, направляясь сюда, ведь, если исходить из слов Клима, его отец болен, но насколько серьезна это хворь, оставалось для меня загадкой. Что ж, если он чем-то болен, то, надеюсь, это не рак легких.
Самгин даже сейчас не растерял своей мужской привлекательности, возраст не убавил ни его роста, ни магнетической притягательности глаз, и я, как та малолетняя дурочка, смотрела на него затаив дыхание, стараясь сохранить невозмутимое лицо.
Всю последующую неделю с моего приезда, он делал вид, что меня не существует, и в один из очередных дней, пока он пропадал где-то за пределами дома, я не погнушалась и предметно исследовала всю его комнату, обнаружив запасы лекарств. Сфотографировав все это добро, я вернула вещи на свои места и еще раз осмотрела спальню. К своему удивлению, не ожидая от Самгина подобной сентиментальности, обнаружила на прикроватной тумбочке занятную фотографию.
Я подняла фотокарточку в красивой рамке. На ней стоял мальчик лет десяти с отцом, положившим широкую ладонь на его плечо, всем видом показывая, что он защитит его от любой опасности. Должно быть, задумавшись и погрузившись в воспоминания, я не услышала, как входная дверь открылась, а Анатолий поднялся на второй этаж, и опомнилась лишь тогда, когда он застал меня в своей комнате.
Стиснув зубы, он переводил взгляд с меня на рамку в моей руке.
– Я все забываю, Соня, что не трогать чужое ты так и не научилась, – забирая из моих рук рамку и ставя на место, режет Самгин.
– Отчего же чужое? – возвращая маску прожжённой стервы, отвечаю с ехидством. – На этой фотографии есть и «мое».
– И что же, по-твоему, там твоё? – Он склоняет голову, изучая меня, как паука, запутавшегося в собственной паутине.
Не знаю, что мной управляет, но я приближаюсь к нему, включая всё свое обаяние, и провожу длинным, покрытым бордовым лаком ногтем по груди, в том месте, где бьется сердце, царапая ткань джемпера.
– Ты.
Анатолий, должно быть, ждал какого угодно ответа, но только не такого, поэтому на мгновение замер, а затем с брезгливым выражением лица сжал моё запястье, уводя от себя, так что мне пришлось попятиться назад от него, но вырвать руку из его жесткого захвата я даже не пыталась. Долго же я не играла с огнем, забыв, что такой, как он, может и не сдерживаться рамками приличий и морали, как мои последние мужья. А мне так не хватало все эти годы противостояния с ним! Я скучала по равному противнику, испытывая отвращение ко всем после него.
– София, разве я платил тебе деньги, обещал, может, что-то? – спрашивает он, и я, понимая направление его мыслей, сжимаюсь, ожидая удара – не рукой, но словом. Анатолий, цедя сквозь зубы, зло продолжает атаку: – Так какого хрена ты сейчас продаешь мне себя?!
Он подводит меня к окну, прижимая к его холодному стеклу, будто хочет открыть его и скинуть меня вниз.
– Всё уже куплено, дорогой. Ты забыл, кто мне платит за пребывание здесь? – напоминаю ему, забывая дышать от боли в руке – так сильно он её сжимает, но не забывая по привычке сцеживать соскальзывающий с языка яд.
– И какие услуги ты обещала сыну мне оказывать? – Он скалит зубы совсем по-звериному, давая мне возможность вспомнить в нем того мужчину, которому ничего не стоило поднять оружие и пустить пулю в лоб врагу или бывшему товарищу.
– О-о-о, твой сын не поскупился! – Я поднимаюсь на цыпочки, приближая своё лицо к его, в обманчивой попытке поцеловать. – Поверь, он заплатил мне достаточно для того, чтобы я обслужила тебя по полному разряду.
От каждого моего слова он звереет все сильнее, и я поздно понимаю, что сейчас, спустя годы, наличие у нас общего ребенка его вряд ли может уже остановить. Но у Самгина явно имелся иной план. Он одним движением разрывает на мне шелковую блузку, так что маленькие, похожие на жемчуг пуговки падают на пол, и изучает мое дорогое кружевное белье цвета шампанского.
