Я знала, что для своего возраста выгляжу более чем прекрасно, но под его тяжелым взглядом мне все равно становится не по себе – не от того, что он может сравнивать меня со своими молодыми любовницами, а от того, что он может еще помнить то, какой я была. Но все эти мысли мигом улетучиваются, когда он резко притягивает меня к себе, жадно сминая мои губы в каком-то совершенно диком поцелуе, опуская при этом чашечку лифчика вниз и сжимая мою небольшую грудь.
Самгин всегда умел удовлетворить меня, довести до пика, даже несмотря на то, что наш с ним секс порой напоминал совокупление диких животных, дорвавшихся до тел друг друга, и за минувшие годы, похоже, ничего не изменилось. Он поднимает мою юбку, впечатывая задом, обтянутым кружевом, в стекло, так что любому, кто может оказаться сейчас под этим окном, откроется весьма занимательный вид на мою задницу, которую я качаю в тренажерном зале три раза в неделю, и запускает руку в мои трусики.
– Не знал, какой у меня сын затейник: позаботился о шлюхе для отца! – Анатолий портит всё наваждение, не прекращая ласкать меня, и сейчас движения его языка куда грубее пальцев.
Он пресекает мою неудачную попытку оттолкнуть его и входит в меня двумя пальцами, причиняя легкую боль, будто со мной действительно можно только вот так – резко и быстро. Да, я взрослая девочка, знала, на что шла, провоцируя его, и, должно быть, вовсе не имею права испытывать обиду, но она прорывается наружу, зарождая слезы в уголках глаз, и я жмурюсь, боясь, что он может это заметить.
Но от Самгина ничего не ускользает, он поднимает свободной рукой меня за подбородок, изучая лицо.
– Глаза открой, – приказывает он, сжимая пальцами мою челюсть так сильно, что завтра придется замазывать синяки.
Я поднимаю веки, устремив взгляд на него, и чувствую, как по щеке скатывается предательская слеза, обнажая мои чувства. По его лицу ничего нельзя прочесть, оно – как белый лист без эмоций, но я его слишком хорошо знаю, и мои слезы вызывают в нем не жалость, а злость: ведь он уверен, что я не имею на них права. Шлюхе даже слезы нужно заслужить.
– Больно, – вру я, прикрываясь физической болью, пряча душевную, и его, кажется, это устраивает. Но все же его движения во мне становятся мягче, хотя нежными их можно назвать с большой натяжкой. Однако моей больной голове этого достаточно, чтобы почувствовать возбуждение и желание, нарастающие в теле теплой сладостной волной. Я сама протягиваю руки к его ширинке, не в силах прогнать неприятные мысли о последнем муже, который без голубых таблеток ко мне даже не подходил, и не успеваю сдержать торжествующую улыбку, обнаружив более чем увесистое доказательство того, что я его все еще интересую как женщина. Опускаю вниз собачку молнии, добираясь до члена, который так давно не чувствовала в себе, и мне все равно, как любить его, я просто хочу вновь почувствовать, каково это – быть только его.
Самгин притягивает меня к себе, целуя в губы, сжимая ладонями мои ягодицы под задранной юбкой. За дверью ни меня, ни его никто не ждет, мы остались только вдвоем в этом мире, и меня это более чем устраивает. Я не собираюсь никуда спешить, и мне почти плевать, что он думает об этом. Я сжимаю его свитер и тяну вверх, пока он сам не помогает снять его с себя, целую покрытую жесткой порослью грудь, вдыхая его запах, он пахнет лимоном и табаком, а еще моими воспоминаниями.
5. А. Самгин
В боку неприятно пекло, словно вся кровь устремилась к ране, и я, морщась, пил крепкий коньяк, несколько проясняющий помутненный болью разум. После успешного перехвата товара моего конкурента мы засели в доме Черного, празднуя очередной день, когда все остались живы, и вокруг моих соратников крутились девушки, которым, похоже, нравился запах крови и денег, источаемый нами. Но мои мысли все равно возвращались к той одной, которая, однажды в них поселившись, уже никогда не покидала. Соня должна была сейчас находиться дома, и я ждал, когда смогу исчезнуть отсюда и, добравшись до неё, встретиться с её испуганным взглядом, чтобы вновь вспомнить, ради чего выживаю из раза в раз. Увидеть её красивые черты в нашем сыне и знать, что всё, что я творю, не зря.
– Приве-ет, – жеманно растягивая слово, располагается на моих коленях Таня. Я рассматриваю её откровенный наряд, но он почти не вызывает во мне эмоций, только мимолетный чисто мужской интерес. – Всё грустишь, Франк?
Девушка ерзает своей круглой задницей, невзначай задевая мой пах, а мне хочется увернуться от этой слишком откровенной близости и не ощущать тяжелый аромат её восточных духов, смешанный с алкоголем и табаком, – чужой запах не моей женщины.
– Что тебе от меня надо? – задаю тупой вопрос, отлично зная на него ответ, но надеясь, что она сможет верно расценить мой тон и оставит отвалит.
Татьяна практически суя мне под нос свои выдающиеся сиськи, дает понять, чего именно она от меня хочет, и мне начинает казаться, что проще трахнуть её, чтобы отстала от меня, чем объяснять, что она никаким образом меня не интересует. Многим моим парням она нравилась, но эта девушка, вероятно, относилась к тем особам, которые считают, что они достойны лишь вожака стаи.
Я отвожу от неё взгляд и встречаюсь глазами с Соней, которая, должно быть, наблюдала за мной неопределенное время, прислонившись к стене. На ней простые брюки и свитер, словно она, прежде чем выйти из дома, надела первые попавшиеся под руки вещи. И тут я соображаю, что кто-то рассказал ей о моем ранении.
Моя девочка, словно опутанная темнотой этой ночи, буквально источает ярость, кажется, не будь я ранен, она сама бы пустила в меня пулю, но и сейчас я вижу по ее почерневшим глазам: ей доставит удовольствие вонзить в меня нож и прокрутить по часовой стрелке, чтобы наблюдать, как я истекаю кровью, потому что посмел расточать себя на другую.
Её переполняют боль и обида, ревность и злость, и неуемная гордость, которую я считываю с того, как она высоко задирает свой маленький носик и оглядывает помещение в поисках жертвы. На ней нет откровенного платья или яркого макияжа, но она все равно самая красивая женщина из всех, что я когда-либо я встречал, и я вижу взгляды мужчин, тайком обращенные на неё. Если бы она не была моей, за неё велась бы ожесточенная борьба, и меня совсем бы не удивило, узнай я, что кто-то желает мне смерти только для того, чтобы занять моё место рядом с ней.
Этот поток мыслей пресекает Черный, подходя к Соне, и я надеюсь, что он лишь проявляет к ней внимание как хозяин этого убого места, но рассчитывать с моей стороны на это было бы слишком глупо. Я, как бык, перед которым помахали красной тряпкой, напрягшись, наблюдал за их общением, пока Танька что-то продолжает шептать мне на ухо, поглаживая под рубашкой мою грудь, но я почти не чувствую её прикосновений, наблюдая за своей женой.
Я понимал её игру, эту маленькую месть в свое наказание, но даже малейшее предположение о том, что её у меня кто-то может украсть, причиняло дикую, ни с чем не сравнимую боль. Моя рука не дрогнет, убить своего близкого друга, человека, которому я доверяю, как себе, или любого другого, если я посчитаю, что кто-то может вытеснить меня из её сердца. От этих мыслей воздух, казалось, нагрелся на несколько градусов и раздражал ноздри, пока я его втягивал в легкие.
Соня следует за ним в сторону выхода, оставляя меня на пределе, готового вот-вот взорваться. Я убираю с себя девушку, которая возмущенно пытается остановить меня, сжав рукой ворот моей рубашки.
– Никуда твоя женушка не денется, что ты так волнуешься? – улыбается Таня, не понимая сказанной глупости. – Повертит хвостом перед Черным и успокоится.
Даже не знаю, какие усилия мне пришлось приложить, чтобы не сломать её руку, продолжающую цепляться за меня, но все же что-то она смогла прочитать в моем взгляде и, отшатнувшись, вжалась в спинку кресла.
