стала с ним близка только после окончания института. Это было моё первое взрослое свидание. В тот вечер я поклялась, что всю жизнь буду принадлежать только ему, он мне пообещал, что всю жизнь будет любить только меня.
Он был старше меня почти на десять лет, настолько же лет, он был младше своей жены – Лидии Андреевны Горонковой, дочери первого секретаря обкома – Андрея Степановича Горонкова.
Мой бедный Лёва, он попал в те же сети, что и я. Со своей женой он познакомился на каком-то съезде или что-то вроде съезда. Молодого красивого студента-комсомольца она не смогла пропустить мимо себя. Познакомила с папой – партийный босс, произвёл должное впечатление на молодого парня, а через полгода Лидка женила Лёву на себе. Кстати, машина тогда была папаши Лидии Андреевны, и водитель его. Лёве, как члену семьи, перепадали определённые привилегии. Карьера Лёвы росла вместе с ростом влияния папаши в партии.
О нашей связи никто не догадывался, а если кто-то замечал нас вместе, Лёва представлял меня троюродной сестрой из глубинки, только от водителя тестя прятал, тот бы всё сразу прознал. Устроил меня в школу учителем без распределения, выхлопотал мне квартиру – двухкомнатную, – подчеркнула Элеонора Арсентьевна, – сказал, что больше всего на свете хочет жить со мной в этой крохотной квартирке, для него она была крохотной, – рассмеялась Элеонора Арсентьевна, – для меня же это было пределом мечтания на тот момент. Я понимала, как он хочет быть со мной рядом, мне его даже было жалко – как он мучился и изнывал в тоске по мне. Я знала, что номенклатурная жизнь стала неотъемлемой частью его жизни, и он не мог уже отказаться от этого. В семидесятом Горонкова перевели в Москву. У него не получилось забрать дочь с собой в Москву, но он смог им выхлопотать тёплое местечко в Свердловске.
Лёва уехал на долгие пол года это было самое тяжело е время для меня, для него тоже. Только работа нас спасала от тоски. В семьдесят первом году, Лёву направили в составе делегации в загранпоездку в Чехословакию, до этого он ещё не был заграницей, разумеется, Лидия Андреевна должна была ехать с ним, но у неё что-то тогда со здоровьем приключилось, легла на операцию, ей уже было к пятидесяти годам, но Лёву отпустила. Вот тогда он и решился.
– Это не справедливо, дорогая, – Лев Аркадьевич положил голову на грудь Лидии Андреевны, лежащей на больничной койке, – я так мечтал об этой поездке и не хочу ехать без тебя. Я переживаю за тебя!
– Мой мальчик, не переживай, – слабым голосом успокаивала Лидия Андреевна Льва Аркадьевича, – операция не серьезная, тем более Давид Генрихович будет оперировать. Папа сказал, он приедет в день операции.
– Правда?
– Конечно, правда! Ты должен ехать! У нас ещё будет возможность. Чтобы тебе не было одиноко в поездке, пусть тебя греет мысль, что следующей поездкой будет Франция, обещаю тебе, папа устроит, – Лидия Андреевна гладила голову Льву Аркадьевичу, как ребёнку.
– Жалко, что место останется пустым, такая возможность пропадает.
– Ну, ничего. Что поделать.
– Родственникам бы показать заграницу, да взять некого.
– Да кого ты возьмешь? Некого.
– Разве, что – Алевтину.
– Какую Алевтину? – удивилась Лидия Андреевна.
– Да как же какую? Аля, из Целинограда, родственница моя, далёкая, я как-то говорил, которая приехала в пединститут поступать, помнишь?
– Алевтина? Не помню, Лёвушка.
– Не удивительно, Лидушка! Тебе сейчас не до того. Ладно, не напрягай память, тебе надо отдыхать.
– Наверное, лекарство действует, не обижайся Лёвушка, не припомню. Но если тебе будет так спокойнее, то так и быть, пригласи её, когда ещё получится в загранпоездку съездить, помоги родне. А я с папой поговорю, сегодня же, он поможет. Обязательно поможет! Ты молодец, что про неё вспомнил, надо помогать родне. Мы же никогда твоим не помогали, – расстроилась Лидия Андреевна, – это карма, поэтому на койке лежу сейчас, – прошептала Лидия Андреевна, чтобы никто не услышал, хотя в палате больше никого не было.
Лев Аркадьевич понимал, что единственный момент представить Алю, да ещё взять её с собой в поездку. Будь Лидия Андреевна в ясной памяти, такой представить такой разговор было даже не возможным. Память у Лидии Андреевны была, как у слона. Теперешнее полусонное состоянии Лидии Андреевны позволяло внедрить в её память якобы воспоминания об Алевтине, о которой, разумеется, Лев Аркадьевич даже и не думал говорить.
– Алюшка, девочка моя, как же я люблю, родная моя! Голубушка! Сердечко ты моё нежное! – Лев Аркадьевич покрывал лицо Алевтины поцелуями.
– Лёва! Лёвушка! Откуда ты? – не сдерживая слёз, спросила Алевтина, утопая в поцелуях Льва Аркадьевича.
– Прилетел я! За тобой моя малышка! За тобой! Завтра, утром в Свердловск, и сразу в Москву.
– В Москву? Лёва, что случилось? Где жена?
– Что Москва, Алечка! В Прагу! Ты летишь со мной в Прагу! – не сдерживая чувств и напора, не унимался Лев Аркадьевич.
– Лёвушка, уж не пьян ли ты!? – улыбнулась Аля.
– Нет, моя девочка! Сейчас или никогда! Жена в больнице, всё устроится. Как же я тебя люблю!
– Он не любил её. Никогда. Он её не ненавидел; относился как к деловому партнёру, как к товарищу по партии, – засмеялась Элеонора Арсентьевна. Лёва потом говорил, что с товарищем Лидой, физическая близость была раз в год – для галочки, раз семья. Хотя детей так и не было. Думаю, она понимала, Лёва её не любит. Ей было достаточно, что он её муж. И она знала, что он никуда от них не денется, ибо сам себя в эти золотые кандалы заковал добровольно. Я его к ней никогда не ревновала. Когда я её в первый раз увидела, мне даже Лёву жалко стало, что он живёт с такой женщиной – красавец и чудовище, так бы я охарактеризовала их союз. Полная, взрослая, обременённая положением в обществе баба , одним словом – квашня. Жрала в три горла, поэтому к пятидесяти годам поджелудку посадила, вот и загремела в больницу, подарив нам с Лёвой Чехословакию.
– Вы её ненавидели?
–Лидию Андреевну? Нет. Она была вдвое старше меня. Мне в матери годилась по годам. Я её скорее боялась, поначалу. Потом привыкла, этот треугольник для меня стал естественным делом. До Лёвы у меня даже и парня то не было. Как будто для него себя берегла. Поэтому я не знала, что такое право быть единственной для мужчины. Мне было достаточно, что он любил только
