— Блин, у нас появился умник. — Инк фыркает. Я слышу шлепок, которым Бит, должно быть, наградил его.
— Возможно, твое темное, извращенное место стоит посетить, детка. — Комплимент адресован мне.
— Спасибо. Это многое говорит от парня, который только что похитил меня, — невозмутимо говорю я.
— У Коротышки рот нараспашку, — жалуется Инк.
— Да, Коротышке повезло. Наши стены не отвечают, — говорит Бит, захлопывая разговор.
Они подъезжают к бордюру и тащат меня в, как я полагаю, их дом. Я сопротивляюсь, упираясь пятками в землю. Пинаю, кричу, устраиваю сцены. Молюсь, чтобы кто-нибудь услышал. Мое тело извивается из стороны в сторону, пока они впускают меня внутрь. Кто-то пытается зажать мне рот ладонью, когда понимает, что мои крики могут привлечь внимание, и я сильно кусаю его, пока не сомкнулись зубы. Шлепок по щеке хлещет меня по лицу, моя голова разбивается о твердое, как камень, плечо.
Еще до того, как я щупаю маленькую влажную ладонь, я знаю, что это Инк, а не Бит. Я перестаю кричать, потому что: 1. Меня жалит, будто тысяча иголок вонзается в мою щеку, тем более что Себ уже бил меня головой обо все поверхности, с которыми мы столкнулись ранее этим вечером. 2. Дверь за моей спиной закрывается с оглушительным хлопком, и приглушенная ярость электризует воздух.
— Что я говорил о прикосновении к девушке? — Большое тело Бита прижимает Инка к ближайшей стене из-за звука удара костей о бетон. — Я отпускаю тебя с предупреждением. — Я слышу, как что-то щелкает. Не кость, может связка. Инк плачет от боли, воя, как собака, проигравшая битву. — В следующий раз твоя блестящая карьера в переворачивании бургеров закончится из-за двух сломанных рук. Без предупреждения. Никаких вторых шансов. Понял?
Инк пытается проглотить крик, и я слышу пощечину, которая не попала мне в лицо. Я все равно отпрыгиваю. Бит получает ответ в виде тяжелого глотка, который я действительно слышу.
— Слова, идиот. Ты-блядь-понял?
— Да. — Голос Инка говорит мне, что он тоже боится властного присутствия Бита. Сила в комнате распределяется хаотично: у меня ее нет, у Инка очень мало, а у Бита. . .он правит этим местом.
— Не трогай ее, блядь, — предупреждает он. — Никогда.
Моя горящая щека и я испытывают облегчение, когда чувствую мозолистую руку Бита, толкающую меня через то, что я считаю их коридором.
— Давай, Кантри Клаб. Увидимся в твоей комнате.
Как раз в тот момент, когда я думаю, что у меня есть реальный шанс завязать какой-то диалог с этим странным человеком, он бросает меня в свой подвал — пропитанный тусклым запахом и заплесневелой температурой. Засов защелкивается снаружи.
— Нет. — Тихий голос вырывается из моего пересохшего горла. — Нет ,нет, нет! — Я бьюсь кулаками в дверь, умоляя.
Связанная, с завязанными глазами и отчаянно нуждающаяся в мочеиспускании, я начинаю ходить по камнате,пытаясь понять, насколько велика комната и что внутри. Я голодна и грязна из-за собственной крови и прикосновений Себастьяна и Годфри. И меня убивает знание того, что должно было быть наоборот. Я должна была нацелиться на них, а не они на меня. Если бы все пошло по моему плану, я бы убила Годфри и Себастьяна к концу августа. К сентябрю я бы уже летела в Айову, потягивая кока-колу по завышенной цене и жуя арахис на пути к новой, лучшей жизни. Жизнь, в которой не будет иметь значения, что мои родители отреклись от меня, что мой любовник погубил меня, что мой брат все еще пропал, и что я стала дикаркой, которая использует смелые уловки, чтобы увидеть завтрашний день.
Ты просто не могла позволить этому ускользнуть. И снова тебе пришлось позволить своему эго взять верх над твоим благополучием.
Но даже когда во мне кипит вина, я знаю, что оставалась здесь все это время не только потому, что хотела зарезать Годфри, Кэмдена и Себастьяна, как диких зверей. Я осталась в Северной Калифорнии, надеясь найти своего брата Престона. Пропал без вести за последние четыре года, с тех самых пор, как политическая империя моего отца рухнула. Мне тогда было двадцать один год, а ему всего восемнадцать. Я хотела остаться, дать ему знать, что еще есть место, которое он может назвать домом на случай, если вернется.
Этим местом была я.
Мама. . Она нечасто навещала нас, въезжая туда-сюда со своим чемоданом Louis Vuitton. Они с отцом никогда не ладили. Мой отец был слишком горд и слишком глуп, чтобы принять свое гейское отродье. Престон считался недостойным как человек и нежелательным как сын. Я предполагаю, что он решил взлететь и покинуть место, где его не ждали.
Но Престон сегодня не появился . Бит и Инк сделали это.
Зная, что я застряну здесь как минимум на несколько дней, мне нужно следить за временем и датой. Кэмден прибудет через месяц, и несмотря ни на что — он не доберется до меня живым и здоровым.
Я кусаю кончик указательного пальца. Кожа трескается, и когда я чувствую, как вниз стекает густая теплая кровь, я размазываю длинную полосу по ближайшей стене.
Начинается отсчет.
ПРЕСКОТТ
Несколько часов спустя дверь скрепит, и моя голова взлетает вверх. Я сижу в углу комнаты, подтянув колени и упершись в них подбородком. Мои ногти согнуты и сломаны, горькое напоминание о тщетной попытке вырваться на свободу. Замкнувшись в себе, дыша как можно тише, я жду.
Кажется, я слышу шаги Бита. Они медленнее в темпе, шире в шаге. Он очень высокий. И очень спокойный. Умиротворительный. Мои легкие хрипят, и я откидываю голову назад. У меня уйдут недели, чтобы убрать всю засохшую кровь.
— Еда. — Он пинает подошву моего ботинка. Так это он. Почему-то мне становится меньше страшно. Он не хотел, чтобы я была здесь, и не бил меня по лицу. К сожалению, в моем мире это квалифицирует его как своего рода черного рыцаря.
Я слышу лязг пластиковой тарелки, брошенной в мою сторону на полу, но не делаю для этого движения.
— Ты глухая? —Он спрашивает.
— Ты глупый? — Я умничаю. — Мне завязали глаза и связали. Как, черт возьми, я должна добраться до этой еды? Силой телепатии?
Он предлагает мне еще одно ворчание и я тут же жалею, что огрызнулась на него. Я чувствую, как его пальцы возятся с черной тканью, которая связывает мои руки вместе, снова это персиковое дыхание на моем лице.
Как только я освобождаюсь, он наклоняется, его тепло поглощает меня, и вкладывает тарелку в мои руки.
— Что на ужин? — Я облизываю раненые губы.
— Стейк с глазурью из виски, и спаржа в вине. — Он фыркает, прежде чем категорически добавить: — Подожди, я виноват. Это просто бутерброд с арахисовым маслом.
— Так-то лучше. Я вегетарианка.
— Я сообщу нашему шеф-повару. — Он предлагает мне свою разновидность сарказма, его голос уже понижается. Я понимаю, что он собирается подняться обратно. Я не могу этого допустить. Кто знает, когда он снова проверит меня? Перспектива задержать мою мочу на минуту дольше просто мучительна.
— Подожди! — Я бросаюсь вперед, ползу по полу на его голос. Я ничего не слышу, поэтому продолжаю.
— Мне очень нужно принять душ, смыть всю эту кровь. И мне очень, очень нужно пописать. — Я шаркаю назад в угол, откусывая от бутерброда, мои зубы касаются пальцев. — Пожалуйста?
Я чувствую, как его ладонь прижимается к стене, на которую я опираюсь. Клянусь, он немного сдвинулся от удара.
— Доедай свой бутерброд. Сделай это быстро.
Я проглатываю свой ужин, прежде чем он хватает меня за руку и ведет вверх по лестнице. Он крадется позади, и хотя мне требуется целая вечность, чтобы подняться по узкой лестнице, он сводит свое ворчание к приличному минимуму.
Ведя меня за руку в ванную, он распахивает дверь, и мы оба заходим в крошечную комнату. Все еще с завязанными глазами, я чувствую, как холодная раковина пронзает мою поясницу, но тепло его близости удерживает меня от дрожи.
— Мне нужно личное пространство. — Я облизываю губы, чувствуя его повсюду. Мало того, что Бит физически большой, он еще и своего рода человеческая печь. Клянусь, он излучает достаточно тепла, чтобы фотосинтезировать целый лес. Думаю, это хорошо, потому что я всегда знаю, когда он рядом. Но также и плохо, потому что какое это имеет значение? Не похоже, что я могу бороться с ним каким-либо образом.
