– Лестница! – выдохнул Фредерик, тяжело дыша после быстрого бега.
Гемма в прострации поставила чайник на стол и растерянно оглянулась. Взгляд её бегал по стенам и полкам, ни на чем не останавливаясь.
– Мне надо переодеться, – обронила волшебница и скрылась в своей комнате.
– Мы идем на небо! – верещал Магнум.
– Плакала твоя борода! – вторил ему Феррум. – Ох, и поджаримся мы!
– Шлем! Надо взять шлем для кошки! – воскликнул Магнум и полез под лавку.
– Сборы в самом разгаре? – спросил у Фредерика появившийся на пороге Ансельм.
Нетронутый заслонил могучей фигурой проем двери, уперев локоть в косяк.
– Кошке, судя по всему, не отвертеться, – усмехнулся Фредерик, наблюдая за тем, как Магнум барахтался под лавкой в паутине, пытаясь выудить маленький чугунный шлем, который в прошлый раз они все-таки достали из шкафа Геммы для кошки.
Не выдержав того, что гном весь перепачкался, но не оставлял своего занятия, волшебник вытащил Магнума, отряхнул от паутины и поднял на руки.
– Никому не отвертеться, – согласился Ансельм.
В этот момент из комнаты вышла Гемма.
Она была в белом платье. Вновь. На этот раз с голубыми васильками, которые так любила Флоренс.
Волшебница взволнованно посмотрела на брата и на нетронутого. Но сильно поволноваться ей не дали. Феррум собрался уже нырнуть под лавку вместо Магнума, и Гемма в последний момент схватила его за руку.
– Мы же не оставим кошку здесь? Одну! Мы же возьмем её с собой? – спросил гном, обиженно надув губы.
Гемма посмотрела на кошку, которая от греха подальше успела забраться на печь, и теперь внимательно наблюдала оттуда за всем, поблескивая желтыми круглыми глазами.
Затем волшебница обернулась к Ансельму, и нетронутый подошел к печи, со смешком доставая оттуда животное.
– Все вместе, так все вместе, – произнес он, устраивая кошку у себя на груди. Животное даже не пыталось вырваться из его огромных рук, хотя и состроило недовольную морду.
Гемма смотрела на весенний лес, идя по вязкой тропинке с Феррумом на руках. Башмачки чуть проваливались в мягкую, рыхлую землю, только освободившуюся от снега, оставляя неглубокие следы. Воздух был еще холодным, и трава вокруг стояла помятой от долгого гнета. Но всюду чувствовалось начало новой жизни. В Поднебесье на самом деле приходила новая жизнь.
Растерянные и ничего не понимающие новенькие прибывали с каждым днем. И все понимали, что этот мир будет принадлежать им. Не Бакалаврам, которые почему-то начали необъяснимо нервничать, не Великому Принцу, уже уставшему проводить торжественные церемонии приветствия, а именно этим людям, с интересом и опаской разглядывающим свой новый дом людям, едва верящим в то, что скоро они станут волшебниками.
На этот раз лестница опустилась в университетском дворе. Ступени, уходящие высоко в небо, переливались в лучах звонкого, весеннего солнца.
Когда Гемма и остальные прибыли туда, во дворе вокруг лестницы толпился уже весь немногочисленный пока люд Поднебесья. Многие совершенно не понимали, что происходит, и что надо делать. После того, как первые, попытавшие счастья, с криками отскочили от обжигающего золотого сияния, остальные едва приближались к лестнице, предпочитая держаться на расстоянии.
Бартомиу, увидев троих друзей с гномами и кошкой на руках, бросился к ним.
Спрашивать о намерении Геммы не приходилось. Достаточно было посмотреть ей в глаза. В Гемме всегда чувствовался несгибаемый характер, и теперь одного взгляда на волшебницу было достаточно, чтобы понять тщетность любых попыток отговорить её от задуманного.
Но Бартомиу все же попытался. Он лучше всех понимал, чем грозит восхождение.
– Гемма, одумайся! Одумайся дитя мое! – запричитал зельевар, прижав руки к груди.
От старика, как всегда, пахло волшебством, еще сырыми и не принявшими окончательную форму материями.
– Не ты ли говорил мне, что мы последуем за своим сердцем сквозь любые преграды? – ласково спросила его Гемма.
Феррум сидел у неё на руках и, не глядя на зельевара, накручивал на пальчик темную прядь волос женщины.
– Я! Я говорил, – покаянно произнес Бартомиу, – чего я только не говорил. Никогда не мог держать язык за зубами. Но вы нужны Поднебесью. Со дня на день грянет призыв к Равновесной Чаше, и вы все очень нужны Поднебесью.
Гемма покачала головой.
– На наше место придут другие. Уже приходят. А я отдала Поднебесью все, что могла, и все, что не могла, тоже.
– Ты готова размениваться мирами ради неё? – прогремел рядом голос Старшего Бакалавра.
– Вселенными, – ласково посмотрев на него, на Старшего Бакалавра, которого она винила в смерти Фредерика, которого она винила в выборе Флоренс, ответила Гемма.
И не было в её взгляде ни боли, ни обиды. Волшебница не могла брать такие чувства с собой в самое важное путешествие.
Бартомиу опустил голову и отступил назад.
– Ох как же так, как же так? – продолжал сокрушаться он.
Старший Бакалавр опустил руку на плечо зельевара, призывая того к молчанию.
Рома отделилась от толпы и подбежала к Гемме, Фредерику и Ансельму, чтобы обнять каждого. Она понимала, что не увидит их больше. Не в этой жизни.
Аделард с почтением поклонился им, когда все трое подошли к лестнице, подпиравшей небо.
Гемма с Феррумом на руках стояла первой. Спокойная и умиротворенная.
За ней Фредерик с Магнумом. Волшебник был серьезен и сосредоточен.
Завершал по традиции Ансельм. С кошкой. Нетронутый почесал бороду и погладил свернувшееся у него на ладони животное.
Гемма подняла голову, скользя взглядом по бесконечным ступеням. Только на мгновение в её серых глазах промелькнуло сомнение.
Магнум заерзал и пропищал:
– Что-то как-то горячо.
– Могло бы быть и попрохладнее, – поддержал его Феррум, схватившись ручонками за бороду.
Прижав к себе ворчащего гнома, а другой рукой придерживая подол своего белого платья с васильками, Гемма медленно, но решительно вступила на первую ступень. Золотой туман тут же обволок их, оставляя видимыми только силуэты.
Затем все увидели, как она поднялась на вторую ступень.
Фредерик с Магнумом тут же последовали за ней.
– Пяточки мои! – послышался испуганный голос одного из гномов. – Как же жжет.
– Терпи! – подбодрил его второй гном. – Бороду береги.
Ансельм рассмеялся и шагнул в золотое марево вслед за друзьями.
Вскоре их уже не было видно. Никого из них. Словно они растворились где-то в самом начале пути.
Но лестница продолжала стоять.
Не исчезла она и к вечеру. Бартомиу все это время сидел рядом, у подножья, что-то бормоча беззубым ртом и блуждая обезумевшим взглядом по золотым ступеням.
