Однако его руку неожиданно пронзила острая боль. Мариса, очевидно, увлекалась боевыми искусствами и нажала на какую-то болевую точку. Он чуть было не ответил силой на силу, но сдержался. Там, где он вырос, дрались без правил, и эти драки порой заканчивались смертью.
– Я вызываю администрацию. – Она тяжело дышала.
– Я и есть администрация, pequenina[1].
– Что?
– Я – владелец отеля. – Он попытался пошевелить пальцами, но его пронзила новая волна боли. – Можешь отпустить, обещаю, что не прикоснусь к тебе.
Ее хватка ослабла, и Дамасо принялся разминать руку – ощущение было словно ее пронзает тысяча маленьких иголок. Способ самозащиты впечатлял.
– Ты – владелец? Что ж, это многое объясняет. Хотя я по-прежнему не понимаю, с какой стати доктор побежал к тебе с докладом о состоянии моего здоровья – неужели понятие врачебной тайны уже отменили? – Она не повысила голоса, но ее тон был холоден как лед.
– Я сам был здесь, когда он назвал диагноз.
Мариса сверлила его взглядом, острым и всепроникающим, словно рентген, и Дамасо ощутил, как краснеет.
Быть того не может! Смущение – это роскошь, которой не ведают те, кто ничем не брезгует. Однако он все же отвел взгляд первым:
– Мне сказали, что тебе стало плохо, и я пришел справиться о твоем самочувствии.
– Как это мило! – Она положила руки на бедра, и ткань футболки натянулась, облегая восхитительную грудь. Дамасо с усилием оторвал от нее взгляд, но помимо воли уставился на ее плоский живот – где она носила его ребенка. Это осознание снова захватило его. Ему захотелось положить ладонь на это место.
Более мягко он произнес:
– Давай поговорим.
Мариса покачала головой, и ее золотистые волосы метнулись из стороны в сторону. Она повернулась и пересекла комнату, остановившись у огромного окна с видом на Анды.
– Месяц и один день, верно, Мариса? Это касается меня в той же степени, что и тебя.
Девушка не пошевелилась. Ее неестественность заставляла Дамасо нервничать – она вела себя так, словно его присутствие доставляло ей боль.
– Когда ты собиралась мне сказать?
Она ничего не ответила.
– Или не собиралась? Решила избавиться от ребенка, не привлекая лишнего внимания?
Он был ошеломлен новостью о том, что станет отцом. Что у него будет ребенок – частица от его плоти и крови. Впервые за всю сознательную жизнь у него будет семья.
Эта мысль и привлекала его, и пугала. Он никогда этого не планировал и не хотел и совершенно не представлял, как с этим быть. Однако в одном он был полностью уверен: его ребенок не будет расти в одиночестве. Не будет заброшен, как он сам.
Он будет знать своего отца. Дамасо Пирес сам об этом позаботится.
Должно быть, в задумчивости он не заметил, как сдвинулся с места, – потому что обнаружил себя стоящим позади Марисы. Его дыхание касалось ее волос. Его руки потянулись к ней – словно желая лечь на ее бедра и притянуть к нему. Или схватить за плечи, чтобы вытрясти из нее ответ.
– Скажи что-нибудь!
– Что ты хочешь услышать? – Мариса повернулась, ее широко раскрытые глаза были особенно яркими. – Что я не планировала аборт? Что я еще не решила, стоит ли тебе говорить? Да у меня не было времени даже осознать эту новость как следует! – Она ткнула палец ему в грудь: – Я не считаю, что это касается тебя в той же степени, что и меня. Если предположение подтвердится, то носить ребенка придется именно мне. Именно мое тело и моя жизнь необратимо изменятся. Мои, не твои.
Тут Дамасо осознал, что ее рука дрожит. Он взял ее руку в свою, но Мариса вырвала ладонь, как если бы его прикосновение запачкало ее.
Слишком поздно.
Лицо Дамасо искривила хищная ухмылка. Сейчас он выглядел пугающе и непредсказуемо, и Марисе захотелось сделать шаг назад. Вместо этого она лишь прочнее утвердилась там, где стояла. Ну уж нет. Никто не вправе унижать и осуждать ее.
– Очевидно, ты уже сделал скоропалительные выводы относительно моей воображаемой беременности. – Мариса смерила его ледяным взглядом.
– Ты ее отрицаешь?
– Я предпочитаю еще раз проверить. – Она положила руки на бедра и смело взглянула ему в глаза. – Однако тебя, судя по всему, такие мелочи не интересуют.
Его взгляд опустился на ее живот, и она почувствовала жар – словно он к ней прикоснулся. Наконец он посмотрел ей в лицо:
– Есть только один выход. Мы поженимся.
– Поженимся? Ты шутишь. – Мариса покачала головой, не в силах сдержать смешок. – Я тебя даже не знаю.
Его нахмуренное лицо и плотно сжатые губы давали понять, что он не одобряет той легкости, с которой она подошла к вопросу.
– Мы достаточно знакомы, раз сотворили новую жизнь.
Его высокопарный тон вернул Марису с небес на землю.
– Это не знакомство. Это просто секс.
Он пожал плечами – теми широкими плечами, к которым она с такой нежностью прижималась. В которые впивалась ногтями на пике наслаждения. Которые не хотела отпускать.
Пока он не отшвырнул ее прочь.
Он наклонил голову, словно разглядывая редкое животное:
– Неужели возможность стать матерью так отвратительна для тебя?
– Вовсе нет! – Мариса потянулась рукой к животу, но, осознав это, на полпути убрала руку. – Я просто не хочу делать поспешных выводов.
– Хорошо. Значит, мы поженимся, когда получим подтверждение.
Мариса озадаченно моргнула. Разговор с Дамасо Пиресом по осмысленности походил на попытку пройти сквозь бетонную стену.
– Дамасо, мы живем в двадцать первом веке. Сейчас людям не обязательно жениться из-за беременности.
Он скрестил руки на груди, и его мускулы под строгой рубашкой напряглись, делая его еще более угрожающим. Он был великолепен и в походной одежде, однако в костюме удивительным образом становился еще более завораживающим.
Но Мариса не могла себе позволить отвлекаться – даже несмотря на то, что ее тело считало иначе.
Дамасо произнес:
– Какая разница, что обязательно людям. Я говорю о нас и нашем ребенке.
«Нашем ребенке». Услышав эти слова, Мариса вздрогнула. Он ведь прав. Все это вполне может оказаться реальностью. Мир вдруг закружился перед ее глазами, и она схватилась за спинку ближайшего стула. Дамасо молниеносно подскочил к ней и подхватил под локоть:
– Тебе нужно присесть.
Мариса собиралась сказать, что хочет остаться одна, но не нашла сил. Нужно отдохнуть. Она не хотела, чтобы ее перенапряжение принесло вред будущему ребенку. И в этот момент она резко поменяла свое отношение к присутствию Дамасо – с протеста на принятие. И даже не просто на принятие, а на нечто вроде ожидания. Что, впрочем, показывало всю ее глупость. Ситуация вовсе не предполагала счастливого завершения.
