И Луиза дорожила этим доверием, как львица дорожит своим детенышем… И это тоже нельзя было сбрасывать со счетов. Солнце зашло, свет за окнами начинал меркнуть — приближался вечер. Ее не очень устраивало, что им придется обсуждать свои секреты с глазу на глаз в темноте наступающей ночи. Она пригласила его в свой дом для того, чтобы решить совместные дела, связанные с экспериментом. Но не для того, чтобы этот мужчина смотрел на нее с любопытством, интересом, словно лаская взглядом. Это вызывало в Луизе какие-то необъяснимые ощущения, словно она ждала чего-то.
— Нам следует поговорить о результатах эксперимента, — твердо сказала она.
Грэгори кивнул.
— Я снял домик у Голубого Ручья — Блю-Крик. На месяц. Надеюсь, что нам хватит этого времени.
— Вам не понадобится целый месяц. Двух недель вполне достаточно… Многое будет зависеть от вас, от того, сколько времени вы захотите уделять этому ежедневно. И когда…
— Что это значит?
— Все зависит от вашего подхода, — прямо сказала Луиза. — До этого момента ни Тэд, который командует моими рабочими, ни кто-либо еще не знал о проекте. Таково было ваше условие… Мы можем работать днем или ночью, как пожелаете. Но днем здесь будут находиться рабочие. Я им доверяю, в особенности Тэду, но если вы хотите сохранить все в абсолютной тайне…
— Да.
— В таком случае нам придется работать ночью. — Она беспомощно развела руками. — Я знаю, что вам не хотелось самому заниматься сбором жемчужин, и в этом я не могу вас винить. Нас едят комары, мы часами находимся в мокрой одежде среди ужасающей вони. Даже с техникой вскрытия раковин вы не знакомы, да это и не требуется. Работу буду выполнять я сама. Но важно, чтобы вы при этом присутствовали, чтобы сами все видели, чтобы не было никаких сомнений относительно того, что сделано с вашими жемчужинами…
— Что же, — неторопливо произнес Грэгори, — назначайте время и место встречи.
Луиза быстро двинулась к двери.
— Завтра… в одиннадцать вечера. Иногда мы работаем допоздна, но в это время, как правило, никого уже не остается. Вы пройдете мимо ворот вдоль ограды и остановитесь метрах в ста от них. Ждите меня у машины. Я подойду.
— Хорошо.
С делами было покончено, тем не менее Грэг топтался возле двери. Их разделяли каких-нибудь два шага. Нараставшее напряжение внезапно достигло предела, грозя вылиться во что-то непредвиденное. Луиза уговаривала себя, стараясь объяснить свое состояние волнениями из-за жемчужин. Осталось ждать недолго — теперь уже несколько дней, а может быть даже часов, и они будут знать результат. И тогда уйдут мечты о невозможном, уйдут желания и надежды.
Все как будто так, но почему из-за какого-то жемчуга так странно бьется ее сердце? И на лице Грэга не видно больше натянутой улыбки… Прежде его занимали обсуждавшиеся ими дела. Теперь же он сосредоточил все свое внимание на ее фигуре — на шелковой блузке, которой были прикрыты ее грудь и шея, на длинных стройных ногах, которые, очевидно, были голыми под юбкой. Он перевел взгляд на ее темные волосы, на губы, на нежное лицо. Он и прежде ее внимательно рассматривал, но сейчас его взгляд был каким-то… призывным. Теперь он смотрел на Луизу, как на женщину. Неужели он был так слеп раньше?
Это было как раз то, на что она надеялась в глубине души. Она заставила себя поверить в это.
— Завтра в одиннадцать, — повторил Грэгори.
— Да.
Она проснулась посреди ночи в холодном поту, ее била дрожь. В окна спальни проникал серебристый лунный свет. Ночной ветерок шевелил бледно-розовые занавески. Кошмарный сон постепенно уходил от нее, сердце начинало успокаиваться.
Теперь пожар снился Луизе все реже, раз в несколько месяцев. Но сегодня ужасное сновидение было необыкновенно живым — словно наказание за покой последнего времени. Ей исполнилось девятнадцать, когда она проснулась в ту трагическую ночь посреди дыма, огня и криков о помощи. Стена пламени отделила ее от родителей. Она не могла не вспоминать об этом. И всегда приходила к одному и тому же выводу: в ту ночь она поступила единственно возможным образом. Откуда-то издалека до нее доносились истошные звуки сирен пожарных машин. Она выбралась из своей спальни на балкон из кованого железа, который соединял ее комнату со спальней родителей. Выли сирены, — было жарко и страшно. Она попыталась вытащить мать через окно, а затем отца… Боже мой, ее отец…
Луиза зажмурилась, стараясь прогнать воспоминания. Внизу дедушкины часы пробили три. Луиза перевернула подушку и расправила смятые простыни.
Тогда она пришла в себя в больничной палате. Боль была нестерпима: горе по поводу гибели родителей и саднящие раны от ожогов терзали ее. Она никогда не придавала значения тому, что ожоги оставили на ее теле безобразные следы. Кому какое до этого дело? Жизнь полна страданий, но у нее был дом, и нужны были силы, чтобы бороться за него, нужно было работать, платить по счетам. Кредиторы ждали, понимая ее бедственное положение. Она знала этих людей всю жизнь, а они знали ее.
И Гилберта она знала всю жизнь. Он помогал ей красить стены пострадавшего от пожара дома. Он часами мог просиживать на скрипящих досках крыльца и слушать, как она рассказывала ему про жемчуг. Луиза не раз устраивала пикники на берегу реки. Она чувствовала, что отчаянно нуждается в его обществе — или в любом другом, — потому что ее терзало чувство одиночества.
Разумеется, она стеснялась своих шрамов, но в свои двадцать лет наивно считала, что настоящий человек не станет придавать этому значения. Гилберту было известно, что она получила ожоги на пожаре. Луиза ему верила, ибо казалось, что внешняя красота не была для него главным. Она пыталась проверить его чувства. Их подтверждали воспоминания о страстных поцелуях в ночной темноте. После них, уже войдя в дом, она прислонялась спиной к двери, поскольку ноги отказывались держать ее. Их поцелуи имели вкус лимонада, чая, приятной утренней свежести и пряного аромата предвечерних часов. Луиза вовсю насладилась поцелуями Гилберта, прежде чем решилась на близость с ним. Его объятия становились все настойчивее, одежда казалась ненужным препятствием.
Она готова была распрощаться со своей девственностью. Ей, так же как и ему, хотелось отдаться наконец этой страсти, венчавшей их любовь. Но в ту ночь, когда все это должно было случиться, ничего не произошло. Луизе запомнилось выражение лица Гилберта, когда он снял с нее блузку.
Он пытался. Но не мог себя заставить дотронуться до нее. Он боялся даже смотреть на Луизу после испытанного им шока. Гилберт длинно, в осторожных выражениях говорил о том, что привыкнет к этому. Пусть она не сомневается в том, что он ее любит, что эта его реакция на ее шрамы вызвана неожиданностью увиденного.
