Эмбер склонила голову, внимательно оглядела мастерскую и сосредоточила взгляд на спортивном автомобиле, который он только что полировал.
– А знаешь, я передумала. В конце концов, возможно, было ошибкой приходить сюда. Мои наилучшие пожелания в твоей новой работе, и, пожалуйста, передай привет папе от меня. А теперь, извини, у меня через час встреча с редактором другой газеты. Не хочу опаздывать. – Она резко встала и помахала одними пальцами. – Как-нибудь увидимся, Сэм.
Без колебаний, ни разу не оглянувшись, она направилась к выходу прогулочным шагом. Босоножки на танкетке, развевающееся легкое платье, ее совершенные формы. Она уходила прочь из его жизни, вместе с ней таяли шансы на удачную карьеру в Лондоне.
Глава 4
– Разве ты не спросишь меня, каково это – работать в том самом сияющем стеклянном офисном здании, на которое я каждую неделю таскал тебя посмотреть? – крикнул Сэм. – Ну же, Эмбер. Неужели ты забыла те вечера, когда ты выслушивала мои великие планы однажды стать известным журналистом? Я знаю, ты любопытна. Дай же мне еще пять минут, чтобы убедить тебя выбрать меня вместо какого-то другого журналиста для твоей истории.
Эмбер замедлила шаг и оглянулась на Сэма через плечо. Ее сердце подскочило и застучало в ритме диско только от одного только взгляда на него.
Слетевшее с губ Сэма имя мгновенно вернуло Эмбер в юность. Ей снова семнадцать, когда ночью и днем, каждую секунду, во сне или наяву она грезила, думала только о том, чтобы услышать голос Сэма и увидеть его снова. Даже если для этого приходилось часами болтаться на заднем сиденье лимузина, торчать в гримерных матери по всей стране в качестве бесплатной помощницы на всех концертах. Все это окупалось сторицей, когда Сэм водил ее прогуляться, съесть пиццу или выпить стаканчик колы во время концертов. Это стало смыслом ее существования.
Эмбер обожала Сэма.
Он не сильно изменился. Немного раздался в плечах, да и в талии, впрочем немного. Симпатяга парнишка превратился в зрелого статного мужчину. Но если закрыть глаза, по голосу перед ней все тот же юноша, которого она знала. На нее нахлынули воспоминания, как она была в этом гараже последний раз. Он всегда смеялся, постоянно добродушно подтрунивал над ней, предупреждая, чтобы она не ударилась головой о светильники. Толчки локтями, легкие прикосновения, поцелуи. Пока не предал ее, изменив с одной из ее лучших подруг. Воспоминания страшного крушения до сих пор омрачают радостные мгновения ее жизни. Эмбер повернулась к Сэму:
– Знаешь, меня волнует, не понатыканы ли тут кругом скрытые камеры, которые сейчас ловят каждое мое слово?
Он широко, во весь рот, белозубо улыбнулся. Эмбер с трудом отвела глаза и не без сожаления вздохнула. Он всегда отличался сексуальностью, был привлекателен в самой затрапезной одежде, за любой работой, великолепно владел своим телом. Она же всегда чувствовала себя неуклюжей и долговязой. Лицо Сэма светилось здоровьем и жизненной силой, годы добавили характерные черты уверенного и знающего себе цену мужчины.
– В этом гараже? Нет. Тут ты можешь говорить все что захочешь. Это останется между нами. Как всегда бывало раньше.
У Эмбер перехватило дыхание. «Ох, Сэм. Довериться тебе уж точно глупо».
Она замаскировала горький вкус разочарования за покашливанием. Должно быть, он отчаянно нуждается, если заходит так далеко ради этого интервью. Она понятия не имела, сколько зарабатывают журналисты, но неужели ему так необходимо это место? Конечно же она помнила все. Он рассказывал про свой будущий путь вплоть до самой вершины – прославленного журналиста крупнейших лондонских газет. Его имя на первых страницах солидных изданий, которые его отец читает в машине, пока ждет клиентов с заседаний и светских раутов.
Возможно, он по-прежнему жаждал успеха, который ускользал от него. И это интервью поднимет его еще на одну ступеньку длинной шаткой лестницы к вершине.
Она знаменитость, чем круче история, тем больше золотых звездочек окажется на листе, где подсчитываются его бонусы. И все. Ничего личного. Он убежал от нее при первой возможности, убежал воплощать свою драгоценную мечту. Она ничего ему не должна.
– Так же как раньше? В твоих мечтах, – пробормотала Эмбер очень тихо, но так громко, чтобы он расслышал. – Этот твой редактор действительно давит на тебя, если ты прибегаешь к этому.
Сэм не стал обращать внимания на колкости.
– Да, в отличие от некоторых, я нуждаюсь в работе, и мне непонятно, почему ты бросаешь свою. Ты всегда отличалась эксклюзивностью стиля, Эмбер, но прекратить выступления в двадцать восемь? Для этого требуется особая дерзость. Я восхищаюсь! Или… – он кивнул на ее руку в гипсе, прищурив глаза, – или все это из-за руки?
– Нет, – прошептала Эмбер. – Никакой связи с переломом.
– Рад это слышать. Однако многие считают, что ты используешь это заявление, чтобы начать своего рода войну ценовых предложений между конкурирующими оркестрами по всему миру. Этот рекламный трюк довольно часто используют.
– Я не использую. И не стану больше выступать. По крайней мере, не планирую. – Эмбер отвернулась, чтобы Сэм не заметил замешательство, неуверенность в том, как сложится дальнейшая жизнь.
Она еще в больнице приняла решение закончить выступления и предполагала, что простое заявление для прессы окажется самым легким способом закрыть эту часть своей жизни. Ее агент не был в восторге, конечно, но у него другой талант – его книги и устойчивый доход от ее записей и других контрактов. Она не потеряла для него своей ценности.
Музыка была ее жизнью, и мысль о том, что она никогда больше не будет выступать на публике, до сих пор вызывала беспокойство. Игра на фортепьяно – единственное, в чем она преуспела. Единственный способ завоевать похвалу матери.
Конечно, Джулия Сван больше обрадовалась бы, если бы дочь выбрала скрипку, пойдя по ее стопам, но очень скоро выяснилось, что маленькая Эмбер не питает склонности к иному инструменту, кроме фортепьяно.
Для девочки, в жизни которой слишком часто менялись дома, школы и отчимы, музыка оставалась одним из немногих постоянных величин. Игра на фортепьяно стала оправданием, спасением, убежищем. Она получала от игры и любовь, и преданность, и сочувствие, которых недоставало в жизни с резкой и требовательной матерью.
Она трудилась все упорнее и упорнее, чтобы преодолеть технические недостатки и превзойти других. Это давало выход боли и подавляемому гневу. Всему, что мучило и тяготило. Мать ее никогда не понимала, и когда Эмбер попыталась объяснить ей все в больнице, тоже не поняла. В бесконечных записках, посланиях по электронной почте, ночных звонках мать продолжала отговаривать ее, то умоляя, то настоятельно требуя.
