Его проводник не проронил ни слова. Он шел впереди, сутуля плечи и опустив глаза к земле. Виктор чувствовал, что идет он только потому, что ему велел старик — его отец.
Тропинка оказалась неровной и каменистой, то и дело обрывалась, и Виктор решил, что они поднимаются по старому руслу, которое, должно быть, непроходимо в дожди. Теперь же, в разгар лета, восхождение было нетрудным.
Внизу остались деревья, кустарники, колючки, и наконец после часа однообразного подъема, вершина оказалась прямо над их головами, раздвоенная, словно разведенные пальцы руки. Из глубины долины и даже из деревни двойного пика не было видно — пики сливались в одну вершину.
По мере их восхождения поднималось на небе и солнце и теперь освещало юго-восточный склон, окрашивая его в цвет коралла. Большие цепи облаков, мягких и постоянно меняющихся, укрывали мир, оставшийся внизу. Внезапно проводник остановился, указывая вперед, где выступающий край скалы, острый, словно лезвие бритвы, резко сворачивал к югу и исчезал из глаз.
— Монте Верита, — сказал он и повторил снова: — Монте Верита.
Затем он быстро повернулся и, цепляясь за камни, начал спускаться по тому же пути, по которому они поднимались наверх. Виктор окликнул его, но человек не ответил, даже не повернул головы. Через минуту его уже не было видно. Не оставалось ничего другого, как продолжать путь одному и надеяться, что где-то впереди его ждет Анна.
Ему потребовалось полчаса, чтобы обойти выступ. И с каждым шагом тревога нарастала, потому что здесь, на южной стороне, склон был крутой, скала отвесная. Он понимал, что скоро просто не сможет подниматься.
— Потом, — продолжал Виктор, — я прошел по ущелью, перевалил через гребень футах в трехстах от вершины и увидел это — монастырь, высеченный в скалах между двумя пиками, очень простой, без всяких украшений. Его окружала высокая каменная стена, под которой внизу вился еще один гребень, а вверху над ним было лишь небо и раздвоенная вершина горы.
Значит, это оказалось правдой, а не болезненным воображением Виктора.
Такое место все-таки существовало, и не было несчастного случая в горах. И вот сейчас Виктор сидел у камина на стуле в лечебнице, и все это случилось на самом деле. Он не придумывал этого, потрясенный трагедией.
Рассказав так много, Виктор, казалось, успокоился — напряжение прошло, руки перестали дрожать. Он как будто снова стал прежним Виктором.
— Монастырь был очень старым, — вновь заговорил он, — и Бог знает сколько времени потребовалось, чтобы его построить — высечь из скалы. Я никогда не видел ничего более законченного и дикого и, вместе с тем, до странности красивого и завораживающего. Он словно парил, подвешенный между горой и небом. В стенах было много щелей для света и воздуха, но ни одного настоящего окна. С западной стороны над обрывом высилась башня. Мощная стена превращала монастырь в неприступную крепость. Я не заметил входа, никаких признаков жизни внутри. Я стоял, разглядывая монастырь, и чувствовал, что его узкие окна, словно глаза, тоже нацелены на меня. Что оставалось делать?
Только ждать, пока не покажется Анна. Потому что я уже понял, что старик был прав и все случилось так, как он говорил. Обитатели монастыря заметили Анну сквозь щели стен и позвали ее, и теперь она была с ними внутри. Должно быть, она разглядела меня и вот-вот выйдет из стен. Я прождал там весь день.
Он говорил просто, только перечислял факты. Он ждал ее, как любой муж ждал бы жену, собравшуюся воскресным утром навестить друзей.
Он сел, достал свой завтрак, поел и стал смотреть на вереницы облаков, скрывающих долину. Они то распадались, то вновь образовывали причудливые формы, освещенные солнцем, которое с летней щедростью грело каменную грудь горы, башню, узкие окна-бойницы, стены. Нигде не было заметно признаков жизни, не доносилось ни единого звука.
— Я просидел там весь день, но она не вышла. Солнце ослепляло, прожигало насквозь, и я вернулся в ущелье, чтобы укрыться от него. Лежа в тени выступающего камня, я по-прежнему мог видеть башню и щели в стенах. Мы с тобой знаем, как может быть тихо в горах, но ничто не сравнится с тишиной, которая царила у двойной вершины Монте Вериты.
Время едва тянулось, я продолжал ждать. Постепенно похолодало. Моя тревога росла, и бег времени становился быстрее. Наконец солнце стремительно покатилось к западу. Изменился цвет скал, они больше не ослепляли своим блеском. И тут я почувствовал настоящую панику, подбежал к стене, начал кричать, ощупывать камень руками. Но там не было входа, там не было ничего.
Мой голос отражался от стен и снова и снова возвращался ко мне. Я глядел вверх и видел только узкие щели окон. Я опять начал сомневаться, правда ли то, что говорил мне старик. Монастырь был необитаем, здесь никто не жил уже тысячи лет. Он был построен когда-то, а потом покинут. Анна никогда не приходила сюда, она скорее всего упала с узкого выступа, где кончается тропинка и где оставил меня проводник. Сорвалась в пропасть у начала южного гребня. Это же случилось и с другими женщинами — с дочерью старика, с девушками из деревни: все они упали, и никто не дошел до самой скалы у раздвоенной вершины.
Ожидание неизвестного в рассказе Виктора легче было бы вынести, если бы даже в его голосе вновь почувствовался надрыв и признаки безумия. Но здесь, в лондонской лечебнице, с обычными склянками и таблетками на столе, где отчетливо слышался шум транспорта с Вигмор-стрит, его речь казалась монотонной, как тиканье часов. И было бы естественнее, даже хотелось, чтобы он зарыдал.
— Я не решался возвращаться назад, — говорил он, — пока не выйдет она.
Я был вынужден ждать там под стенами. На меня надвигались облака, которые теперь стали сероватыми. Тревожные вечерние тени, такие мне знакомые, заскользили по небу. На секунду и гора, и стены, и узкие окна засветились золотом, в следующее мгновение солнце зашло. Сумерек не было, сразу наступила ночь.
Виктор простоял у стен до рассвета, не сомкнув глаз. Он ходил взад и вперед, чтобы согреться. Когда рассвело, он совершенно продрог, оцепенел и ослаб от голода, потому что захватил с собой еды только на один день.
Здравый смысл подсказывал ему, что оставаться здесь еще было бы безумием. Нужно спускаться в деревню за водой и продуктами, просить местных жителей о помощи, чтобы организовать поиск. С восходом он неохотно покинул скалу. Вокруг царило все то же молчание, и теперь Виктор совершенно уверился, что за стенами не было жизни.
Он снова обогнул выступ горы, вышел на тропинку и, ближе к деревне, вступил в утреннюю мглу.
Они уже ждали его, будто знали, что он придет именно утром. Старик стоял на пороге дома, вокруг собрались в основном мужчины и дети. Виктор сразу же спросил:
